≡
инт.: Вы говорили о том последнем свидании, о том, как у вас отобрали вещи? Диктофон уже включен.
дзиро: Я попробовал пронести ему маленькую музыкальную шкатулку, которую отыскал. Дурацкая – музыкальная шкатулка, не идея. Мысль, наверно, была хорошая – что надо пронести шкатулку, вот только ничего не вышло. Отобрали.
инт.: Что играла музыкальная шкатулка?
дзиро: Ну-у, вам покажется, что это что-то совсем дурацкое, но вы должны знать: Сотацу любил Майлза Дэвиса, особенно один альбом, ну, этот, “Cookin’ with the Miles Davis Quintet”.
инт.: Но разве бывают на свете музыкальные шкатулки, которые играют Майлза Дэвиса?
дзиро: Что ж, теперь, может, и бывают. Я не в курсе. Тогда их не было, в строгом смысле – не было. Но эта… коробочка, внутри зеркало, а когда ее открываешь, играет “My Funny Valentine”, а это с того самого альбома. Она была дорогущая, эта музыкальная шкатулка. Моя зарплата почти за неделю. Но я подумал, если она хоть чуть-чуть поднимет настроение Сотацу…
инт.: Вы попытались пронести ее в тюрьму, хотя и знали, что обычно такие вещи не разрешаются?
дзиро: Да.
инт.: И у вас ее отобрали. Что с ней сделали?
дзиро: Могу предположить, что кто-то из надзирателей ее кому-нибудь подарил. Я ее больше не видал.
инт.: И вдобавок вы из-за нее здорово влипли.
дзиро: Меня отвели в какую-то комнату, и какой-то чин орал на меня полчаса, наверное. Я рассыпался в извинениях. В те времена я обычно… В общем, нрав у меня был горячий. Вспыльчивый нрав. Но в этом случае я просто хотел добиться, чтобы меня к нему пустили. Я ехал на автобусе, прошел много километров пешком. И, наконец, добрался до тюрьмы. Если бы меня там развернули, сказали – вали домой, дело было бы совсем плохо.
инт.: Но вас пустили?
дзиро: Пустили, и мне очень повезло, что пустили. Потому что тогда я увиделся с ним в последний раз.
инт.: Не могли бы вы описать это свидание?
дзиро: Ну, меня провели внутрь совсем как раньше, как при всех других свиданиях. Мне пришлось расписаться, пришлось сдать отпечатки пальцев. Иногда отпечатки пальцев сверяли с другими, которые раньше делали с моих рук. Однажды надзиратель ошибся, достал не те отпечатки, и они подумали, что я какой-то самозванец. Но все уладилось. Эту ситуацию разрулил тот же главный над надзирателями, тот самый, который на меня орал, но все равно в тот последний раз он меня пропустил. Наверно, ему было неудобно из-за той путаницы в первый раз. По-моему, человек он был неплохой.
[От инт. Тут подбежала дочь Дзиро. Спросила: вы что, над книгой работаете? Я и не знал, что дети знают, чем мы занимаемся. Им, наверное, жена Дзиро сказала. Я сказал, что мы делаем кое-какую работу, которая, может быть, войдет в книгу. Она сказала, что надеется, книга подействует так, как должна подействовать, когда-нибудь подействует. Я спросил как. Она посмотрела на своего отца и сказала, что книга должна сделать так, чтобы целая куча людей страшно пожалела о том, что случилось. Сказала, что они попереживали вполсилы и успокоились, а теперь уже много времени прошло, и все обо всем позабыли, а книга должна напомнить, что они до сих пор должны переживать. Я сказал: да, разумеется, и это тоже. Дзиро засмеялся, каким-то смехом, который был наполовину пуст и наполовину полон. Сказал ей: беги, играй. И она убежала.]