Милый, окликнула я, мой стоячий милый. Как хорошо ты стоишь. Он посмотрел на меня и объяснил – он, мол, снова начал есть. Он их сломил. Да и процесс закончился. Я об этом узнала, я этому обрадовалась. У меня были газеты, сложенные стопками. Я перечитывала их снова и снова. Я нашла на карте место, где он будет теперь, и узнала дорогу. Мой милый, сказала я ему в тот последний раз, на новом месте я буду с тобой.
Так закончилась вторая часть моей жизни.
++
В третьей части моей жизни я ездила в тюрьму, которая была выстроена под землей, чтобы укрыться от луны. Дзито Дзоо – вот какое имя я называла, и мне разрешали протиснуться в узкую щель. Меня провожали до коридора и по коридору. Меня провожали до места, отгороженного канатами, где маленькие комнаты стояли на коленях, как прихожане, и каждая преклоняла голову. Когда надзиратели тянули за рычаг, комнаты раскрывались – столько комнат, сколько они хотели, сразу много или совсем мало. Меня разрешали впустить, внезапно. Меня, ту, кого никогда не разрешали впустить, внезапно впускали. Сотацу сидел на тюфяке. Смотрел на свои руки. На меня не посмотрел. Это был первый раз, когда я его увидела, по-моему, увидела его впервые в жизни – такое у меня было ощущение. Я сказала: я смотрю на него, и он здесь. Он поднял глаза, услышав мой голос, и я села рядом с ним, задев рукой его бок и плечо.
Куда отправимся?
В третьей части моей жизни я практически жила в камере с Сотацу. Говоря по совести, я, конечно, в основном была далеко. В основном я была в автобусе – ехала в тюрьму, в автобусе – ехала из тюрьмы, дома с Какудзо, сидела, ела, ходила по улицам нашей деревни, бормотала: “Здрасте”. В основном я вот так вот трюхала, еле переставляя ноги. Но все равно я, говорю вам, практически жила в камере. Сбегала туда при первой возможности. Я была наподобие ребенка, у которого есть тайное укрытие. Где Дзоо? Куда подевалась Дзоо? Дзоо можно найти в камере смертников в тюрьме, с ее милым.
Тогда я уверовала, что третья часть моей жизни – вся моя жизнь. Про две предыдущих части позабыла. Четвертой не ждала. Верила, что мы так и будем жить дальше. Все, кто был в камерах смертников, были там всегда. Они были старые-старые. Они рассчитывали, что умрут своей смертью и им устроят буддистские церемонии по всем правилам в присутствии всех добросердечных родственников, которые у них к тому времени останутся. Эту мысль поощряли в них мы, ее поощряли в них надзиратели, ее поощряли в нас надзиратели. В умах всех нас неуклонно поощрялось убеждение: этот мир простоит целую вечность.