В свою защиту скажу: каждому из них я все растолковывал с начала до конца. Каждому из них я растолковывал, что именно делаю. Говорил им, что им, возможно, придется не появляться дома целый год или два года, или три, даже пять лет, десять. Как знать? Я говорил долго, очень долго, и повторял это снова, снова и снова. В каждом случае стоило мне договорить, как человек вставал, оставляя все в своем доме так, как оно лежало. В каждом случае стоило мне договорить, как человек вставал, и мы выходили за дверь. Мы садились в машину и уезжали.
Одного за другим я отвозил их на ферму, где старик давал им кров. Там они и жили все вместе, маленький пансион с самыми странными жильцами, каких вы только видывали. Забавно, что между собой у них трений не было. Полагаю, время, которое они провели в состоянии исчезновения, было почти для всех из них самым счастливым за много лет.
Доставив туда последнего из них, я вообще перестал туда ездить, не бывал там, пока все не закончилось. Я даже весточек туда не передавал. Так было обговорено. Я все растолковал старику. Я все растолковал каждому из них. Мы все были единомышленниками.
Как это происходило на деле 4
Дзоо втянулась. Я и не предполагал, что так получится. Она втянулась в это, словно актриса. Вы бы ни за что не догадались, что она совершенно равнодушна к Сотацу. Иногда я говорил ей: Дзоо, Дзоо. Тормошил ее, будил, говорил: Дзоо, езжай туда, к нему на свидание, немедля. Ты должна продолжить. Она говорила: нет, нет. Льнула ко мне, к одеялу. Говорила: мне хочется остаться здесь. Но я отталкивал ее. Срывал с нее одеяло. Она вставала, отряхивалась. Езжай, говорил я. Она кивала, и переодевалась, и уходила. Помни, говорил я ей, когда она оглядывалась на меня: меня не существует. Вообще ничего не существует, кроме решимости Сотацу. Сделай так, чтобы он это знал. Сделай так, чтобы он знал, что выдюжит.
В основном все шло гладко. Вышла загвоздка, когда пришел брат Сотацу, но Дзоо все уладила. Она была расторопная. Я вам уже говорил, какая она расторопная. Она разрушила то, что сделал брат. Она держала Сотацу за жабры, чтобы он не отступался от себя самого, от своей собственной решимости, от принятого им решения. Более ловкого куратора я и вообразить не мог. Она настолько вошла во вкус, что мне даже не приходилось говорить ей: поезжай. Ездила сама, по собственной инициативе. Просыпаюсь, а ее нет. А потом работаю себе, днем устраиваю передышку, думаю: там, на ферме, стоят рядком мои исчезнувшие, глядя с горы вниз. Там, в тюрьме, стоит Сотацу, уставившись на стену. Там, в автобусе, сидит Дзито Дзоо, рассматривая свои ноги. Я – никто. Никто не знает, что я – кое-кто, но мой план неотвратим. Судьи действуют по моей указке просто потому, что я лучше них понимаю одну вещь: ради того, чтобы показать себя поборниками здравого смысла, люди готовы совершать самые нелепые поступки.