— Ты этого хотела? — шепнули его губы у самого уха, пробиваясь через волны летящих волос.
Да! Она чувствовала его так близко, как в ту ночь!
Теодор провел ее в танце через террасу в дальний уголок сада, где они уже не сдерживали своего горячего дыхания и жара поцелуев, испивая друг друга до дна, как двое жаждущих в австралийской пустыне…
Когда Теодор оторвался от ее губ, Сабина почувствовала себя беззащитной и покинутой. Она хотела снова прижаться к нему, но он удержал ее на расстоянии вытянутой руки.
— Ты ничего не знаешь обо мне, — глухо сказал он.
— Я знаю, что люблю.
— Нет! — Он ударил ладонью по стволу каучукового дерева. Сабина вздрогнула, но принудила себя спокойно ждать продолжения. — Нельзя!
— Почему? — В темноте сада она не могла разглядеть его лица. — Почему я не должна тебя любить? Что в этом плохого?
— Я… я не тот, за кого ты меня принимаешь…
Она притихла в надежде, что он наконец-то раскроется и она поймет, почему он в одну минуту нежный и страстный, а в другую уже холоден как лед.
— Моя жена… — Спазм перехватил его горло.
— Я знаю о том несчастном случае. — Ей хотелось помочь ему. — Я читала о нем в газетах. В тот самый день, когда мы встретились в Сиднее.
— Ты не знаешь! — Теодор с шумом выдохнул. — И никто не знает.
— Тогда скажи мне. Расскажи мне сейчас!
Теодор долго молчал, и Сабина уже боялась, что он опять замкнулся. И вдруг слова полились из него рекой, которая наконец вырвалась на божий свет после долгих блужданий по ущельям:
— Посмотри на эти руки, Сабина! Этими руками я спас множество жизней. Они славились. Их уподобляли точнейшим приборам. А когда мне понадобилась их помощь, чтобы спасти мою жену, они отказали. Она умирала, а я ей не помог!
Сабина не совсем понимала, о чем он, поэтому молчала, давая ему просто высказаться, выплеснуть то, что тяжким грузом лежало на сердце. Так она узнала о семнадцати самых страшных минутах в жизни Теодора Тейлора. Его жена лежала у него на руках. Он знал, что она умирает от внутренних кровотечений. Но не мог ее прооперировать посреди ночной улицы, без инструментов, без наркоза, без стерильной операционной. Где застряла эта проклятая «неотложка»?! Линн смотрела на него большими голубыми глазами, молившими о помощи. Он был бессилен. Почему минуты истекают так мучительно долго? Зачем время бесконечно растягивает страдание? Он молился: «Господи! Нет! Не дай ей умереть! Дай мне помочь ей! Я знаю, что с ней. Я хирург. Зачем я хирург, если не могу помочь ей?! Нет!.. Линн! Линн! Линн!.. За что ты наказал меня? Это чувство вины. Как мне с ним жить?!» Это были самые долгие семнадцать минут в его жизни.