— Глаза… Сначала показались мне серыми. Потом смотрю — вроде зеленые. А сейчас такого же цвета, как небо. Глаза-хамелеоны. А волосы у тебя свои такие рыжие?
— Нет, крашусь.
— А свои какие?
— А никакие. Серые.
— Пепельно-русые, значит. — Он провел пальцем вокруг ее глаз. — Надо же, откровенно татарская кровь, а бровей почти нет. Обычно татарки волосатые и усатые.
— Ну, я же не татарка. А волос у меня мало. На ногах вообще не растут. Все бреются, а я нет. Это плюс. Зато брови приходится подводить — это минус.
— Это мелочь по сравнению с тем, что ноги брить не надо, я тебя уверяю.
Они засмеялись. Валера перевел палец с Санькиного лица на шею.
— Кожа… Как топленое молоко.
У него перехватило в горле, и он припал к ее шее с трогательной жадностью изголодавшегося звереныша. Она с коротким стоном подалась ему навстречу всем телом. Нырнула в ощущения с головой и растворилась в них, задыхаясь от восторга.
Примерно через полчаса они снова мчались в машине. Валера говорил, не умолкая, лишь изредка что-то спрашивал у Саньки и, едва дождавшись ответа, продолжал. Он, казалось, заговаривал сам себя, пытаясь подавить разочарование и неудовлетворенность. Что за удовольствие заниматься сексом с одетой девицей, бестолково таращащей влюбленные глаза? Это все не то. Он должен видеть ее голой, должен полностью впитать в себя все то, о чем грезил, мучаясь бессонницей, воплотить все свои фантазии. Он решил отвезти ее в ближайшую придорожную гостиницу и снять там номер до вечера. Потом передумал. Все равно времени мало, надо еще успеть не очень поздно вернуться: завтра куча дел. Ни выпить, ни расслабиться. Нет, на следующие выходные надо вытащить ее куда-нибудь поосновательнее. Такая чувственность — и… на траве.
Для самой Саньки ее чувственность стала открытием. Очутившись дома, она все никак не могла отойти от этой поездки. При каждом воспоминании о Валериных прикосновениях по телу пробегала выгибающая спину дрожь. Они расстались только два часа назад, но Санька уже скучала. О будущих выходных, которые они собирались провести вместе, ей было даже мучительно думать: так это было далеко. Впереди неделя дразнящих вечеров, когда они смогут только поцеловаться в машине. Но ей было все равно, она с нетерпением ждала завтрашней встречи. Ей мучительно хотелось быть рядом с ним, смотреть, прикасаться, вдыхать его запах.
Следующие дни пролетели очень быстро. На работе Санька автоматически брала у покупателей деньги, выдавала товар, улыбалась или хмурилась, но мыслями всегда была с Валерой, считала часы и минуты до восьми, когда можно было закрыть палатку и плюхнуться на сиденье машины. Они обычно катались по городу, останавливались ненадолго в тихом ресторанчике, каждый раз в новом, и говорили, говорили… Только раз Санька пригласила Валеру в гости, подумав: «А какого черта? Почему я всегда боюсь матери?» Но матери они так и не дождались: она задерживалась на работе. Санька дала посмотреть свои рисунки, Валера их внимательно изучал и хвалил. Она взялась писать его портрет, но ничего не вышло: получалось слишком идеализированно и не похоже. Санька не могла сосредоточиться и поймать изюминку, в конце концов отложила это и стала показывать свои фотографии. Валера был благодарным слушателем: он с интересом внимал семейным преданиям и подолгу рассматривал каждую фотографию, расспрашивая и комментируя. Под конец вечера у Саньки возникло стойкое ощущение, что она знакома с этим человеком всю жизнь, о чем она не преминула ему объявить. Валера в ответ нежно ее поцеловал, чем и ограничился: в любой момент могла появиться мама, да и поздно уже.