Этот голос напугал меня, так как совершенно не походил на голос моего друга. Возможно, не назови он меня по имени, я бы и не поверил, что на кровати передо мной лежит Джим, и пошел бы искать медсестру, которая перепутала палаты.
— Джим? — спросил я — Я разбудил тебя?
Я сел на стул, вглядываясь в полумрак, и пытаясь различить его лицо.
— Я не спал — ответил он — Просто попросил врачей не включать мне свет.
Снова ком боли зашевелился у меня в груди.
— Как ты, дружище? — спросил я с надеждой и осознал, что мой голос звучит так же нездорово и болезненно.
— А ты как думаешь? — он шевельнулся на постели, но я так и не смог понять куда направлен его взор, на меня или в стену.
— Мне отрезали ногу, Клайд. Эти ублюдки отрезали мне ногу — в этих словах не было ни капли эмоций, лишь сухая констатация факта.
Я вновь ощутил дрожь в собственном теле. Этот голос, ЭТИ слова. Боль сдавила дыхание. Я не знал, что ответить.
— Джон погиб — тихо сказал он.
— Мне жаль — выдохнул я и, протянув руку, положил ее на плечо Джиму.
— Я… — я запнулся, не зная что еще сказать и просто добавил — Прости.
Джим зашевелился, и теперь я точно знал, что он повернулся на бок, лицом к стене, убрав плечо из под моей руки.
— Зачем ты пришел, Клайд?
Этого вопроса я никак не ожидал, и он поставил меня в тупик.
— Я хотел увидеть тебя. Хотел знать, что ты в порядке.
— Но я не хрена не в порядке! Ты хотел увидеть меня таким?
— Разве это имеет значение? Мы же команда, помнишь? Как семья.
— Моя семья умерла — выдохнул он — И команды больше нет.
— Но ведь мы еще живы, верно?
— Живы — подтвердил он сухо и даже с неким отвращением в голосе.
Теплая полоса обожгла мою левую щеку и я ощутил соленый привкус на губах.
— Чем я могу помочь тебе, дружище?
В ответ Джим усмехнулся. Но это была не обычная его усмешка, не веселый и заразительный смех Джима. Нет. Это была усмешка полная иронии и боли.
— А ты можешь вернуть время назад, Клайд?
Вторая слеза обожгла мне правую щеку, за ней последовала еще одна. Я не мог остановить эти слезы. Через них наружу рвалась моя боль, мое отчаяние, мое осознание собственной беспомощности, все то, что накопилось во мне с того самого проклятого утра.
— Не могу, Джим. Прости. Хочу этого больше всего на свете, но не могу.
— Никто не может — и снова никаких эмоций. Словно он уже с этим смирился.
— Джим — начал я неуверенно, не зная, что именно хочу сказать — Все, что случилось…
— Этого просто не должно было произойти — перебил он меня холодно — Их было слишком много.
Я слышал, как задрожал его голос, как он напрягся.