Тетка усомнилась, подперла рукой щеку, вздохнула:
— Когда так думают, человека не обижают.
— Ну, усовестили, усовестили, хватит. Напишу. Да о чем писать? Я бы лучше сказал ей все при встрече.
— Э-э, милок, вон моей соседке Гале ухажер цельными тетрадками пишет. Вот это, я понимаю, любит. Мы, как засядем вместе, до полуночи читаем.
Канашов написал короткую открытку и оставил на столе.
Степанида Евлампиевна покачала головой:
— Твоей любви и хватило-то на десять слов. Ну, гляди, Миша, потеряешь такого человека, будешь локти кусать. Мимо такой женщины какой мужчина пройдет, чтобы не позариться? Фу-ты, совсем запамятовала, — всплеснула она руками. — Тебе же письмо от Нины Александровны. Погоди. Что-то уж больно толстое, тяжелое. Вот какие письма пишет человек — а на фронте. Значит, любит.
— Не любила б — не писала. — сказал он и, радостно улыбаясь, распечатал конверт. В нем короткая записка от Аленцовой и еще письмо. «По просьбе твоего дяди пересылаю это печальное известие. Дядя тяжело ранен и эвакуирован за Волгу. Работы так много, что некогда толком написать письмо. Постараюсь написать подробней в самое ближайшее время».
«Бедняга, — подумал он о ней. — Достается там. Ни днем, ни ночью нет покоя».
Дядька — двоюродный брат отца — писал ему о расстреле немцами отца. Отец, оказывается, вместе с подрывниками участвовал в уничтожении шахтного оборудовании, когда отступали наши войска. Немцам кто-то донес об этом и о сыне — командире Красной Армии. Канашов прочел и не мог уже оставаться дома. Надел фуражку, шинель и вышел. Хотелось побить наедине с собой. Время уже было позднее, после одиннадцати. Он пошел вдоль набережной Москвы-реки. Изредка ему попадались парочка влюбленных. «Ну вот в не стало тебя, батька. Обрублена последняя ветвь в потомственной шахтерской династии Канашовых. Глубоко корнями уходил наш шахтерский род в прошлое столетие. Канашовы в числе первых закладывали эти шахты. Прости, отец, а я, грешным делом, думал, как бы тебя, влюбленного в профессию, не принудили немцы на них работать. Прости, что так плохо о тебе подумал. Обид на тебя у меня нет. Тебе я обязан многим. Ты меня увлек шахтерской романтикой. Там, в шахтах, наливались мои мускулы силой, а тело — здоровьем. В армию ушел, пригодилось оно мне, в финскую воевал — ох как здоровье выручало меня. А первые дни отступления, а в окружении? И раны на мне, как на собаке, заживали. И упорству трудовому, рабочему, шахтерскому научился я у тебя. Тоже пригодилось оно мне в жизни, в армии, в военной науке, на командных должностях. Помню, как говорил ты: «Не уступай никому и ничему, коль цель у тебя святая. Не гляди, что иной с виду форсистый, бывалый, ученый, а в каком деле ты супротив его сопляк».