— Ванечка… Я не знаю, как я тут буду жить…
Денис не понял.
— В смысле?
— Ты пойми… Я не могу это платье одеть, оно не прокипячённое и не проглаженное, и там… Там, Ваня, вши.
Она судорожно вздохнула.
— Я не смогу спать в своей кровати — там клопы. Я не смогу есть то, что Глафира приготовит — она же руки с мылом не моет перед тем как кухарить… Про туалет я уже не говорю — это полный кошмар… А как ты меня будешь вечером мыть?
Варя прижалась к Денису, её потряхивало.
— Ванечка, я не хочу тут жить. Я не могу тут жить… Ой. Мне плохо.
Денис подхватил слабеющую женщину, посадил в кресло.
— Посиди секундочку.
Повернулся и открыл барсетку, что принёс с собой из будущего.
— Вот, держи, — он протянул ей маяк, — отправь всех по домам. А мы с тобой сходим к Рыжову, обсудим эту ситуацию.
Громко сказал в сторону двери.
— Глашенька, принеси кваску или морсу!
— Нет! — испугано вскинулась Варя, — ничего не надо! Спасибо, ничего не надо. Глашенька, сегодня у тебя неделя. Иди домой, отдохни.
— Да как же так, — возмутилась вошедшая Глафира, — я же только собралась опару поставить…
— Спасибо, Глашенька, не надо сегодня. Ступай домой. Возьми детишкам сахару и изюму, пусть порадуются.
Глафира, подняв одну бровь, с большим подозрением посмотрела на Ивана, пожала могучими плечами.
— Ну, ладно. До завтрева.
И повернулась уходить. Гагарина остановила.
— Глаша, о том, что видела — молчи. Промолчишь — будет тебе награда.
Глаша согнулась в поклоне.
— Сделаю, матушка.
И ушла.
Денис спросил Варвару:
— Варенька, ты позавтракаешь? Давай я яичницу пожарю.
Варя сидела с абсолютно убитым видом. Прошептала.
— Ну, пожарь.
И Соколов пошёл жарить яичницу и ставить самовар.
Накрыли стол в кабинете. Как-то там уютнее. И, в процессе завтрака, поговорили.
— Я не знаю, что мне делать, — говорила Варвара. — Я же понимаю, что «та» жизнь не для меня… Но и «эта» жизнь теперь не для меня.
Она посидела, закрыв глаза.
— Ваня, я не эгуисте, мне не… — она произнесла в нос, — эндиферонт, что произойдёт с моим поместьем, с моими людьми. Я, как бы то ни было, за них отвечаю. Но… Боже, как мне плохо!
Денис уговаривал, как ребёнка.
— Варенька, я тебя прошу, не надо переживать. Ты делаешь трагедию из простой и разрешимой ситуации.
Гагарина продолжала охать и вздыхать.
— Вчера, я подумала… Поняла… Что вот это — моя судьба, вот здесь я должна жить, вот в этом доме, с этими людьми. И мне стало страшно. Невыносимо страшно. Если бы ты не пришёл, я бы руки на себя наложила.
Он обнял женщину.
— Ну-ну. Не пугай меня. Не надо «руки»-то. Давай всё спокойно обсудим. Всё будет так, как ты хочешь.