Перешли снова, в ту же ночь отбытия, из Варвариной усадьбы, а утром собрались, якобы, в Архангельск.
Глафира суетилась, собирая хозяйку в дорогу. Наложила в баул еды, наложила во второй одежды. Пришёл Захар одетый по-дорожному.
— Я готов, матушка.
— Куда ты собрался? — удивилась Гагарина.
— С вами. Жасминку уже запряг. До Архангельска за трое днёв долетим.
— Спасибо тебе Захарушка. Но со мной поедет Иван. А ты тут, без меня, последи за порядком… Франц Карлович, Глаша, прошу вас — и вы приглядывайте.
Все кланялись. Переглядывались с недоумением. У Варвары, после полугода проживания в том, в демократичном обществе, часто вырывались такие либеральные словечки. Вот и сейчас — не «приказываю», а «прошу».
Захар потащил баулы и засунул их в ящик под сиденьем.
А когда Варя уселась в двуколку в белом платье и с белым кружевным зонтиком, Глаша вдруг вспомнила.
— Варвара Ильинична, новость-то какая. Барин Ливанов — убился. Его управляющий за священником поехал.
— Это как понимать — убился? — подняла бровки Варя.
— Так это — лошадь его понесла. Понесла и в ручей сронила.
— А чего же это лошадь его понесла?
— Ну, так спужалась видно чёй-то. Сронила и убила Григория Семёновича насмерть. Завтра хоронить будут.
Варя задумалась.
— Может остаться на похороны?
Но Франц Карлович отсоветовал:
— Варвара Ильинищна, ещщайте. Время не терпит.
И Глаша добавила:
— Он вам, матушка, не сват и не брат. У вас от него одни неудобства были, да обиды. Видно, Бог его и наказал.
— Ну ладно. Трогай, Ваня.
У ворот стояла дворня и махала руками.
Когда отъехали с километр, Денис сказал:
— По крайней мере, через Юрому будем спокойно ездить.
Варя вышла из задумчивости.
— Ванечка, скажи мне честно — это ты его?
— Варя, я не люблю, когда обижают мою женщину. Все, у кого возникнет желание тебе досаждать, будут наказаны. Вот скажи мне честно — сколько ещё раз он попытался бы забрать у тебя вот эту симпатичную коняшку?.. Сколько раз ты бы встречала дорогого гостя с пистолетом в руках? Да, Варя. Это я его.
Варя молчала. А он продолжил:
— Дело не в Жасмин, и не в Марго, и не в его дохлой кобыле. Дело в наглости. Он уверен… был уверен… что имеет право унижать, оскорблять, отбирать, насиловать… Я не прав?
— Ты прав… Ты прав… Но мне всё же не по себе. Надо заехать, отдать последний поклон покойному.
— Хорошо, заедем.
Светило утреннее солнышко ранней весны. Пели птички. Из-под копыт лошадки вылетали кузнечики. Жасмин бежала легко, всё время пытаясь перейти в галоп. Денис придерживал её и блаженно щурился от встречного ветерка.
Погода стояла прекрасная. Лошадка бежала расслабленной рысью, без усилий влача лёгкую двуколку. Денис притормаживал, чтобы коняга раньше времени не устала. И она прочесала двадцать километров до Юромы лёгкой трусцой без передышки, меньше чем за полтора часа. И всё рвалась добавить скорости. Неугомонна, такая, кабардинка.