Мы никогда не говорим о том, что произойдет после его рождения.
Пока я еще в силах, я занимаюсь лечением, толку листья руты для растираний больных суставов и ставлю припарки для очищения легких. Благодаря своей работе я верну доверие матери Эрментруды.
– Хвала Господу и спасибо тебе, Офелия! – однажды восклицает Анжелина. – Мои нарывы зажили. Но сейчас, во время поста, я должна найти какую-нибудь новую болезнь, от которой буду страдать. – Она щиплет меня за щеку и идет дальше.
Пост – это время покаяния, время страдать от горя до прихода радостной Пасхи. Несмотря на то, что я соблюдаю правила и распорядок монастыря, Анжелина не позволяет мне воздерживаться от мяса, как все остальные сестры. Она настаивает, что мне необходимо хорошее питание. Поэтому я не голодаю, ем досыта. Но я чувствую вину за свою сытость, потому что Тереза опять отказывается принимать пищу. Она слишком ослабела, и не может работать в прачечной. Теперь я грею и таскаю тяжелые ведра с водой, помешиваю мыльное варево, поднимаю пропитанную водой одежду и несу прополаскивать, а потом развешиваю ее для просушки. Тереза складывает белье, часто делая перерывы, чтобы дать отдых слабым рукам.
– Почему я больше не получаю благословения кровью Иисуса? – спрашивает она, с отчаянием глядя на свои ладони. На руки, которые раньше кровоточили от тяжелой работы, а теперь зажили.
Я ничего не отвечаю, потому что у меня нет слов, которые ее бы утешили.
На следующий день я вижу среди отправленной в стирку одежды ночную сорочку Терезы, испачканную кровью. Я приношу ей чистую сорочку и помогаю переодеться. На ее спине я замечаю кровавые полосы и шрамы. Как я и подозревала, она стегала себя веревкой, пытаясь очиститься от греха. Мать Эрментруда не одобряет этого старинного способа покаяния, однако, некоторые из старых монахинь его все еще практикуют. Интересно, откуда Тереза берет силы, чтобы себя стегать. Жалость и гнев охватывают меня.
– Зачем ты так истязаешь себя? – спрашиваю я ее, стараясь не отпрянуть от этой разорванной, сочащейся кровью плоти.
– Если я буду умерщвлять свое тело, то достигну единения с Христом, который в своих страданиях и в смерти стал единым целым со всем человечеством, – отвечает Тереза.
– Я не думаю, что Бог желает страданий для сотворенных им людей. – Я пытаюсь спорить с Терезой, но ее веру не поколебать моими доводами.
С окровавленной, изрезанной спиной, Тереза засыпает, стоя на коленях, уткнувшись лицом в кровать. Тогда я смазываю ее истерзанное тело маслом. Я зову Анжелину и мать Эрментруду, чтобы они помогли приподнять ее исхудавшее тело, и пока они поддерживают ее голову, я вливаю ей в рот струйку бульона.