Призраки рассеяны. Смерть снова побеждена. Волны потопа отступают; это всего лишь соленая струйка пота, которая стекает по моему лицу и попадает в рот. Изабель кладет мне в руки крохотного мальчика, который яростно кричит, впервые самостоятельно вдыхая воздух. Он завернут в чистую ткань и пахнет, как сама чистота.
Они с Анжелиной склонились надо мной, как ангелы, купающиеся в людской радости.
– Дети – наследство нам от Господа, и плод чресл – это его дар, – говорит Анжелина. Ее красное лицо залито потом, но ее улыбка говорит мне о том, что все идет хорошо.
Я родила младенца на лежанке в пекарне, так как это самое теплое место в монастыре. В печах разожгли огонь и оставили дверцы открытыми, чтобы тепло разошлось по помещению.
– Анжелина, принеси мой маленький сундучок с лекарствами и мешочек с травами. Горячий компресс на живот поможет матке сжаться, а пастернак поспособствует отходу последа.
– Разве я не говорила, что она вскоре опять приступит к своей работе? – смеется Анжелина и выполняет мою просьбу. Мать Эрментруда приходит в комнату и опускается на колени возле моей лежанки, это жест смирения, который не соответствует ее положению настоятельницы. У нее усталый вид. За ее спиной стоит Маргерита.
– Все эти два дня мы молились, и теперь я благодарю Господа за твои благополучные роды, – произносит мать Эрментруда, беря меня за руку. У нее на глазах слезы. Ее прикосновение побуждает меня сказать, наконец, правду.
– Простите, что я обманывала вас. Я хотела рассказать вам, но боялась, что вы меня отошлете прочь. Вы меня прощаете?
– Ш-ш-ш! Для этого нет причин, Офелия, – отвечает она, убирая влажные волосы с моего лица и прикасаясь ко лбу моего младенца.
– Я никогда не знала материнской заботы, – шепчу я. – Я умею быть матерью. – Но не успела я договорить, как поняла, что это уже неправда.
– Не бойся, – отвечает мать Эрментруда. – Подумай о нашей Деве Марии, матери прекрасной любви, величия и святой надежды.
– Нет, я буду думать о вас, – говорю я этой женщине, которая стоит на коленях у моей постели как стояла бы моя собственная мать. – Вы – добрая матушка многих дочерей. Посмотрите, как они вас любят, как я вас люблю. – В ответ мать Эрментруда улыбается так широко, что ее глаза почти исчезают в многочисленных складках и морщинках ее лица.
Я смотрю на младенца, лежащего у меня на руках. У него ротик идеальной формы буквы «О», как у маленького певчего в хоре, поющего хвалу Господу. Я понимаю, что моя любовь к нему выйдет за рамки здравого смысла. Должно быть, именно это чувствовала Гертруда, когда увидела новорожденного Гамлета, и это чувствовала моя мать, держа меня на руках перед смертью. Мне в голову приходит мысль: