Я рассказывал ей все о своей личной жизни, а она мне – о своей. Я перестал исправлять ее орфографию, а она перестала заканчивать свои письма оскорбительными вопросами.
Время от времени у меня появлялись новые знакомые, которые расспрашивали меня о фиолетовых конвертах, приходящих, как по расписанию, но я поклялся никогда ничего никому не объяснять до тех пор, пока отношения с этим человеком не продлятся дольше, чем наша с Рэйчел переписка.
Иногда ей требовалось чересчур много времени, чтобы ответить мне, поэтому она звонила мне в три часа утра в свой телефонный день – воскресенье, чтобы сообщить о новых событиях в жизни. (Мы договорились всегда вести себя так, как будто этих звонков никогда не было.) И иногда, вместо того чтобы сразу сказать: «Я знаю, что ты все еще корпишь над своим следующим письмом, Рэйчел» и повесить трубку, я разговаривал с ней до рассвета.
Иногда я тоже слишком долго не отвечал на письма, поэтому посылал ей небольшие посылки с открытками и шоколадками, сообщая, что готовлюсь к экзамену и что мое письмо уже на полпути к ней. (Иногда, правда, она отвечала: «Оставь следующее письмо себе, лучше пришли еще шоколада!») Но даже после всех этих писем я не мог заставить себя назвать ее своим другом. Она все еще оставалась моим врагом. Я просто старался сохранять с ней связь, но совершенно по другой, непонятной мне самому, причине.
Трек 30. Это любовь[36] (3:53)
Рэйчел
НА РАССВЕТЕ Я СИДЕЛА НА ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЕ, глядя на порт Ситка на Аляске – город, в котором я жила до того, как моя семья переехала в пригород Солт-Бич. Поскольку наша запланированная поездка в Москву была отменена, программа позволяла нам остаться здесь на две недели, но я еще ни разу не сходила на берег.
Отец написал мне, что он (и конечно, Стелла!) получил уведомление о моем пребывании в Ситке, и теперь остановился в отеле, как он выразился: «отчаянно надеясь, что сможем вместе наконец все обсудить», но я пока ему не ответила.
Я никогда не отвечала на подобные заходы с его стороны…
Но в этот раз… Я взяла в руки запечатанное письмо мамы. Возможно, пришло время открыть его, ведь сейчас, впервые с тех пор как она умерла, у меня на самом деле не было никого, с кем я могла бы поговорить.
ДОРОГАЯ РЭЙЧЕЛ!
Я пишу тебе это письмо прежде всего потому, что мне нужно очень многое тебе сказать, а я не хочу ничего упустить. (Я знаю, как ты тяжело переживаешь из-за моей болезни, но клянусь, я сделала все, что в моих силах, чтобы ты не оказалась в эмоциональном одиночестве, когда я уйду.)
Я написала тебе еще одно, более длинное письмо на десяти страницах, ты прочитаешь его после, а сейчас я хочу сказать тебе три самые главные вещи.