Иньиго выбрал для занятий знаменитую в то время коллегию Монтегю.
Это учебное заведение славилось качеством теологического образования, но еще больше — крайне аскетичными нравами, царившими под его крышей.
Жан Стандонк, восстановивший коллегию в конце XV века и руководивший ею, проявлял особое внимание к внутреннему миру своих студентов. Его относят к первым реформаторам, возникшим еще до расцвета Реформации как таковой. Разделяя убеждения Братства общей жизни[45], Стандонк превратил жизнь пансионеров коллегии в суровую школу выживания. С первого дня учащихся приучали к непрерывному труду от зари до темноты и беспрекословному подчинению, к тому же плохо кормили и часто наказывали. По мнению Стандонка, только строгие правила могли взрастить настоящую духовность. Подобным образом ректор воспитал и педагогический коллектив. Одного из его преемников, Пьера Тампета (1514–1528), даже прозвали Страшная Буря (Homda Tempestas) за соответствующую манеру общения с подчиненными. Как раз при Тампете наш герой и попал в коллегию, однако познакомиться с грозным ректором не успел: тот умер спустя три дня после прибытия Иньиго, и руководство перешло к Жану Эгону.
Эразм Роттердамский, учившийся в Монтегю в 1495–1496 годах, впоследствии весьма едко характеризовал альма-матер в своих сатирических «Разговорах запросто» (диалог между Мясником и Рыбником), вылив немало яда и на своего наставника Стандонка, и на саму коллегию. Великий гуманист обозвал ее «уксусной коллегией» из-за созвучия латинского названия коллегии — Collegium Montis acuti и слова «уксус» — acetum и подробно описал нравы, царящие в ее стенах:
«Там самой холодной порою зимы хлеба дают в обрез, а пить велят из колодца с дурною водой; впрочем, и одного утреннего холода было бы довольно, чтобы ее отравить. Я знаю многих, которые так расстроили там свое здоровье, что не могут оправиться и поныне. Было несколько спален с земляным полом и трухлявой штукатуркой, в смрадном соседстве с уборной. Кто бы в них ни жил, следствием непременно бывала либо смерть, либо очень опасная болезнь. Я уж не стану говорить о зверских истязаниях, которые выпадали даже ни в чем не повинным. Говорят, что розги — лекарство от разнузданности; разнузданностью эти люди зовут благородные дарования, которые они усердно сламывают, чтобы сделать их пригодными для монастыря. Сколько тухлых яиц там поглощалось, сколько выпивалось дрянного, прокисшего вина!»
Упоминает коллегию и Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» — вши игриво называются у него «ястребами Монтегю».