Но не это сразило застывшего на месте Илью.
Прямо напротив места кровавого жертвоприношения, чуть в глубине двора, стоял низкий бревенчатый хлев с прорубленным крошечным окошком без стекол — и в него, вопреки невозможности, втиснута была такая же черно-белая, как и в тазу, только большая, живая коровья морда с перекошенным серо-сиреневым ртом, исторгавшим дикий, страстный, полный запредельной муки уже не животный, а, наоборот, совершенно женский вопль. Налитые кровью выкатившиеся глаза матери походили на огромные, мягкие розовые яблоки, невидящие, готовые лопнуть — но не видеть, как терзают ее ребенка; не обращая внимания на то, что в квадрат окошка не пролезала целиком даже ее голова, корова силилась протолкнуться через него всем телом — и заколоть рогами, в землю втоптать проклятого душегуба — которому она так доверяла: ведь именно он каждый день провожал ее с пастухом на пастбище, приносил ведро со вкусной холодной водой, выносил навоз на большой лопате, ободряюще хлопал по теплому боку, и даже сынка ее целовал, наверно, в пахучий пушистый нос… Ровно никто — ни дети, ни взрослые — не обращал на корову внимания: все были поглощены внимательным созерцанием сложного процесса обдирки, обменивались короткими деловыми замечаниями — просто потому, что все было естественно, нормально, как всегда, — но все же не каждый день, поэтому интересно.
Никто? Нет. Один светлый взгляд был устремлен именно в ту сторону. Маленькая девочка с льняными волосами, в которые была туго вплетена ярко-синяя шелковая лента, в нарядном клетчатом платьице и хорошеньких коричневых ботинках совсем не интересовалась сырьем для отбивных, все еще сотрясавшимся в воздухе на фоне красивых оранжевых гроздьев. Она пристально, с пугающим вожделением смотрела туда, где в грубо прорубленном в неструганых бревнах отверстии корова уже не ревела и не выла, а хрипела, роняя на землю хлопья ржавой пены. Анжела туманно улыбалась, будто встречая рассвет, и, казалось, готова была вслух попросить страдалицу: «Ну, что же ты?! Ну, давай, давай еще немножко…». Безграничное, почти физическое наслаждение разливалось по лицу ребенка и стало бы очевидным для каждого, кто озаботился бы взглянуть на нее, оторвав взгляд от основного представления.
Растолкав не успевших еще поредеть зрителей, Илья продрался к сестре и грубо схватил ее за предплечье:
— Ты что тут делаешь?! — гаркнул он, ослепленный ужасом и гневом. — Ты на что тут буркалы выкатила?! Пошла отсюда! Быстро, я сказал!
Девочка спохватилась мгновенно — и юноша увидел обращенное к нему невинное ангельское личико с домиком русых бровок и обиженно припухшими губками: