Да будет сам добычей тленья.
Кто веру детскую щадит,
Дыханье смерти победит[111]. Разумеется, во многих случаях религия с присущими ей изумлением и благоговением, этикой, обрядами, общиной и семейной жизнью, благотворительностью, стремлением к справедливости в экономике и политике не вступает в конфликт с наукой, а скорее даже подкрепляется ее открытиями. Наука и религия вовсе не обязательно должны взаимно исключать друг друга. На определенном уровне их цели совпадают, они дополняют друг друга и друг в друге нуждаются. В христианской традиции открытый, напряженный спор не просто допускается, но даже освящается со времен «Ареопагитики» (Areopagitica, 1644) Джона Мильтона. В мейнстриме как христианства, так и иудаизма непременно присутствуют и даже приветствуются смирение, самокритика, разумный спор и сомнение в установившихся представлениях — все то, что характерно и для науки в лучших ее формах. Но имеются также секты — консерваторы, фундаменталисты (и ныне они на подъеме, а голос мейстрима заглушён), — которые с пеной у рта отстаивают не такие уж безупречные и неопровержимые утверждения. Вот у них-то есть причины опасаться науки.
Религиозная традиция, как правило, богата и разнообразна, и тем самым оставляет возможность обновления, пересмотра накопившихся идей, в особенности если допускает аллегорическое и метафорическое толкование священных текстов. Появляется возможность сближения через признание ошибок прошлого. Так поступила католическая церковь в 1992 г., признав, наконец, правоту Галилея: Земля вращается-таки вокруг Солнца. Три столетия понадобилось для этого — и все же то был решительный и правильный шаг.
Современная католическая церковь не спорит ни с теорией Большого взрыва, ни с тем, что возраст Вселенной превышает 15 млрд. лет, первые живые существа появились из первых живых клеток, а люди произошли от обезьяноподобных существ (хотя в этом вопросе церковь оставляет за собой особое мнение насчет того, как появилась «душа»). Туже позицию занимают сейчас мейнстримовские разновидности протестантизма и иудаизма.
В богословских дискуссиях с религиозными лидерами я часто спрашиваю их, как бы они повели себя, если бы наука бросила вызов самым основам их веры. Далай-лама XIV ответил мне так, как никогда бы не ответил консерватор или фундаменталист: в таком случае, сказал он, придется что-то менять в тибетском буддизме.
— А если это будет самое-самое главное в вашей вере, — настаивал я. — Скажем (какой бы подыскать пример?) перевоплощение?
— И в этом случае тоже, — повторил Далай-лама.