Повисла тишина.
— Убил! Убил ведь, батюшки святы… — заголосил кто-то в толпе. Зоя еще успела подивиться такому словесному обороту — хотя после катастрофы многие в бога уверовали… Витя, разломавший спиной весь прилавок, сел, тряхнул головой — и посмотрел на Вову. Посмотрел по-новому, так, что Иванов попятился.
А затем Витя протянул руку — с того места, где он лежал, не нужно было даже вставать, — и достал из-за занавески «Ремингтон». В тишине сухо щелкнул рычажок предохранителя — и на Вову уставились два ствола, каждый — размером с железнодорожный тоннель. В глубине черных провалов ждали маленькие кусочки металла, очень много кусочков.
Картечь.
— Нет… — за всю жизнь с Вовой такого не случалось. Ему даже морду били только однажды, уже в Выселках — Игнатов постарался, за свою жену. А так Вова всегда чувствовал, когда пахнет жареным — и вовремя выкручивался, чувствовал, зараза, когда лучше падать в ноги и молить о прощении… Витя улыбнулся — и нажал на курки. На оба сразу.
В последний момент он вздернул стволы в потолок, и на застывшего в ужасе Иванова посыпалась щепа и шлак, служащий утеплителем — картечь разворотила и доски перекрытия, и крышу над ними. Помещение наполнилось едким пороховым дымом.
Иванов закатил глаза и упал в обморок.
— А-А-А!!! УБИВАЮТ!!! — Совершенно не ожидавшая такого поворота Галя кинулась сквозь толпу, напролом — а женщина она была весьма габаритная, если не сказать — жирная. И ее паника передалась не успевшим ничего сообразить людям.
В дверях возникла давка, проем был слишком узок для всех, желающих оказаться на улице. Иванова сработала как таран, выбив застрявших в дверях инерцией своего огромного тела. Женщины попадали за порог, подминая под себя тех, кто уже стоял на веранде. А прямо по ним проламывался на волю взбесившийся гиппопотам, в которого превратилась Галя… надо сказать, у нее были причины бояться.
Впрочем, Инга, разбившая затылок об порог веранды, дальнейшего уже не видела.
От самосуда Ивановых спас подоспевший председатель. Народ разорвал бы их — с той же неожиданной легкостью и жестокостью, с которой люди убивали Вадика. Когда они еще считали того человеком.
Но на этот раз у него получилось отбить жертв. Может быть, потому, что Ивановы жили в Выселках все эти годы и их воспринимали как пусть паршивых, но — своих; может быть, Валентин Александрович наконец приобрел то, чего ему так не хватало все эти годы. Уверенность в себе, отсутствие которой он так долго скрывал только что не сам от себя. Два потрепанных скандалиста жались к его ногам, он зажимал разбитый нос, она безуспешно пыталась запахнуть порванную одежду — но безуспешно, наружу все время вываливалась огромная дряблая грудь, испещренная синими дорогами вен. Было отвратительно.