Но – дальше! Видишь двор?
В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор.
И вместе в их крови свинья купала рыло…
И все мертво кругом, и только на стропилах
Живой паук: он был, когда свершалось то…
Вернувшись из Кишинева в Одессу и работая дома над переводом поэмы Бялика, Владимир, когда не сразу находились точные рифмы, ребром ладони яростно бил по краю стола, чтобы эта боль перешла в стихи:
Спроси, и проплывут перед тобой картины:
Набитый пухом из распоротой перины
Распоротый живот – и гвоздь в ноздре живой,
С пробитым теменем повешенные люди:
Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди
Прильнувший губками, ребенок, – и другой,
Другой, разорванный с последним криком «мама!»
Иудейский гнев стихов Бялика умножался еврейской горечью и итальянским темпераментом Жаботинского:
И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа –
По семеро, по семеро с одной.
Слова, впитавшие в себя кровь автора, имеют, ложась на бумагу, свойство освобождать его душу и мозг от невыносимого груза невысказанных чувств:
Над дочерью свершалось семь насилий,
И рядом мать хрипела под скотом:
Бесчестили пред тем, как их убили,
И в самый миг убийства… и потом…
Но эти же слова, произнесенные вслух, громко, публично и прямо в лицо молодым слушателям снова обретали взрывную силу вложенной в них ярости, и, выступая теперь перед отрядами самообороны в Одессе и в местечках черты оседлости, Жаботинский каждую свою речь начинал этим переводом:
Встань, и пройди по городу резни…
В метель, в дождь и в жару он ездит по южным и западным еврейским общинам. Ему все еще 22 года, но теперь это другой Жаботинский – пламенный оратор и яростный борец против ассимиляторских настроений…
И посмотри туда: за тою бочкой,
И здесь, и там, зарывшися в copy,
Смотрел отец на то, что было с дочкой,
И сын на мать, и братья на сестру…
Между тем слухи о возможности новых погромов будоражили евреев всей страны, и по примеру Одессы молодежные бригады самозащиты стали возникать в Киеве, Воронеже, Тирасполе, Двинске… Министр внутренних дел Вячеслав Плеве, которого многие считали главным закулисным покровителем кишиневского погрома и организатором будущих погромов, подтвердил эту репутацию, разослав в губернские полиции циркуляр с категорическим указанием: «Никакие кружки самообороны терпимы быть не должны». Полиция тут же ринулась выполнять приказ: арестовывала за участие в кружках самообороны, отбирала оружие. А Плеве пригласил группу именитых питерских евреев и сказал: «Знайте же, что, если вы не удержите вашу молодежь от революционного движения, мы сделаем ваше положение настолько несносным, что вам придется уйти из России до последнего человека».