Хотя в парикмахерской Фонберга на Ришельевской улице цирюльник и его подмастерье за свое старание получили сверх таксы даже два гривенника, Анна Михайловна сразу заметила, что Владимир повзрослел, и спросила, как там было, в крепости, тяжко ли?
– О, это одно из самых приятных воспоминаний, – с небрежной улыбкой ответил он. – А где ваша барышня?
– Маруся скоро будет, – заверила Анна Михайловна, – она в гостях у семейства Руницких. Это тот морской офицер, помните? И две его сестры. У них дом на Почтовой. Идемте пока в каминную, там картежники, с ними чаю попьете, я распоряжусь…
В каминной пятидесятилетний Игнац Альбертович, крепкий, с бритым подбородком, в пенсне, резался в «очко» с теми же партнерами, что прошлой осенью на даче – Абрамом Моисеевичем и Борисом Маврикиевичем. Даже по их виду можно было сказать, что все трое – «хлебники», из мира «делов», знающие цену вещам и людям.
Представляя им «знаменитого Альталену», Анна Михайловна пожаловалась мужу:
– Как вам нравится, Игнац Альбертович? Я еще при первом знакомстве сказала Владимиру, что вы готовы взять его к себе в контору, а он отказался. Сказал, что намерен весь век остаться сочинителем.
– Что ж, – не спеша ответил Игнац Альбертович, – молодой человек, очевидно, имеет свою фантазию в жизни. У нашего сына Марко что ни месяц, тоже новая фантазия, а я ему всегда говорю: «С Богом, желаю успеха, только помни: если тебе удастся, я скажу: молодец, я всегда предсказывал, что из тебя выйдет толк. А если провалишься, я скажу: да разве я еще с его рождения не знал, что Марко дурак?» Садитесь, молодой человек. Как, вы сказали, ваша фамилия?
– Я еще не сказал, – ответил Владимир, усмехнувшись и присаживаясь на венское кресло за венский же стол, куда служанка в русском кокошнике уже несла поднос с чаем и сладостями. – Я Владимир Жаботинский.
– О! – разом подняли головы Абрам Моисеевич и Борис Маврикиевич, причем последний – росту богатырского, грудь колесом, бакенбарды в полщеки, как у православного, и подбородок выбрит до синевы – басом спросил: – А вашего папашу, случаем, не Ионой звали?