– А стали позычать деньги всякой мелюзге, вот и развелась целая хевра – «господин экспортер», а на нем штаны с бахромою, и то дядькины. Одним словом, «piece of shit», кусок дерьма, как говорят в Лондо́не. Самим нечего есть и нам, хлебникам, тоже не стало ни воды, ни воздуха. Умирать надо, Игнац Альбертович, только ты, пожалуйста, Бейреш, – повернулся он к брату, – помирай первый.
– Да не за то речь, – отмахнулся Бейреш (Борис) Маврикиевич и сказал Владимиру: – Ваш отец, молодой человек, настоящую голову имел, аидише мозги: в уме до осьмушки копейки совершал расчеты!
– А когда мы ему говорили, что помощники обворовывают его, знаете, он шо отвечал? – спросил Игнац Альбертович и сам ответил: – Тот, кто ворует у меня, беднее меня, и, может быть, он прав… Вы пейте свой чай, остывает…
А Маруси все не было…
Уставши от игры в «очко» и в «шестьдесят шесть», хлебники стали пересуживать свои биржевые дела, и Владимир невольно заслушался: пред ним вдруг открылся весь божий мир! По тысячам дорог Украины скрипят телеги, хохлы кричат на волов «цоб-цобе», – это везут зерно со всех сторон к пристаням кормильца-Днепра, и жизнь сорока миллионов малороссов зависит от того, какие будут в этом сезоне ставки на пшеницу. Но и эти ставки зависят от того, оправдаются ли тревожные слухи, будто султан хочет опять закрыть Дарданеллы, а слухи пошли из-за каких-то событий в Индии и в Персии, и как-то связаны с этим и австрийский император Франц Иосиф, и императрица Мария Федоровна, и французский премьер Комб, и еще, и еще. Обо всем этом они говорили не отстраненно, как читатели газет, а запальчиво, как о деталях собственного предприятия, одних царей одобряли, других ругали, и о тех и других как будто знали что-то такое, чего нигде не вычитаешь.
Насидевшись с картежниками, Владимир перешел в гостиную читать «Ниву» и «Рассвет» и дожидаться – хоть до утра – прихода Маруси.
Так прошло полчаса, и вдруг…
Вдруг его буквально залило ощущением, словно в холодный день печку затопили – это вернулась Маруся, а он, зачитавшись, ни звонка не слышал, ни того, как она раздевалась в прихожей, ни шагов ее по ковру. Просто вошло с нею в гостиную что-то необычайно хорошее, и он вдруг вспомнил слово, слышанное когда-то в Риме на лекции: «che bella pianta umana», «прекрасный росток человеческий». И, галантно вскочив, сказал ей с места в карьер:
– Вы царица, Маруся! Лучше вас я не встречал девушек на свете!
– А их и нет, – пожала она плечами, глядя ему прямо в душу своими серо-зелеными глазами, и подошла к кафельной стенке угловой печи, стала греть о нее озябшие ладони. – И где вы могли их встретить? В тюрьме ли? Кстати, вы там вспоминали о нас?