Это странно, особенно в свете того, что почти сразу после его выхода из тюрьмы условия жизни тамошних арестантов радикально изменились, о чем сам Жаботинский тут же написал в тридцать первый номер журнала «Освобождение»:
«17-летнего юношу посадили в карцер за то, что во время прогулки он вынул из кармана красный платок и взмахнул им. Когда все узнали о постигшей его участи, решено было послать кого-либо в контору для переговоров. Один из товарищей отправился к начальнику и от имени всех просил освободить товарища из карцера… Начальник в ответ заявляет, что он не желает считаться с мнением арестованных. Посланный вернулся в свою камеру и передал всем ответ начальника. Все единодушно решили протестовать, а так как для выражения протеста имеется одна форма – стук, решено было стучать. И вот начинается страшная драма в Одесской тюрьме. Лишь только послышался стук, стая надзирателей в сопровождении начальника и его помощников набросилась на заключенных, им связывали руки и ноги, их били до полусмерти. Били руками, били ногами, канатом, один из помощников, Блонский, бил одного из товарищей головой об стенку – вообще, он в этот день отличался больше всех. Били и связывали всех, кого подозревали в стуке, одного русского топтали ногами и кричали ему: “Что, выкрестился и продал жидам душу!”… Один из товарищей начал кричать, ему заткнули рот и начали его душить. Собрав последние силы, он крикнул: “Я задыхаюсь!” – “Ничего, – отвечали ему, – одним будет меньше”. Одного связанного били ногами в грудь – у него пошла кровь горлом…»
И этого начальника тюрьмы, этих надзирателей полюбил Жаботинский?
Странно это.
Семь недель – почти два месяца! – без суда продержать известного журналиста в одиночной тюремной камере – это, согласитесь, даже для «проклятого царизма» событие из ряда вон. Причем – никакого возмущения публики, никаких гласных действий редакции «Одесских новостей» или хозяев газеты. Я провел девять дней в подвальном архиве Одесской городской библиотеки, листая ветхие подшивки этой газеты за 1902–1903 годы, и не нашел ни строчки о причине двухмесячного отсутствия публикаций самого читаемого в городе журналиста.
«Мы послали ваши статьи, сударь, официальному переводчику, который определит, не опорочили ли вы наше государство…» А через несколько строк: «Я вышел на свободу, потому что официальный переводчик не нашел в моих статьях “посягательств на достоинство государства”». То есть, переводчик семь недель читал статьи Жаботинского в миланской газете, но даже в статье «Толстой – царю», где черным по белому сказано про Николая Второго «слабовольный, нерешительный, неспособный к живому чувству, под пагубным влиянием своих советчиков совершил шаги, отмеченные крайней реакционностью…» – даже здесь официальный переводчик «не нашел посягательств на достоинство государства»?