– Идите, – ответила она.
И я пошел за ширму и оделся. На мне очутились: черный пиджак, перекрашенный из канареечного, желтые клетчатые брюки (5 франков в магазине у Боккони), скороходы из Одессы, поверх черная крылатка (15 франков у Боккони) и соломенная шляпа с немного побитыми краями.
И желтые перчатки.
Я вышел из-за ширмы, стал в позу, и Роберто сказал:
– Очень хорошо! Возьми мой зонтик. Без зонтика неловко: теперь облачно.
А Диана сказала мне дрожащим голосом:
– Пусть вам Бог поможет! Я бегу вперед, а вы через полчаса трогайтесь.
Через полчаса я тронулся.
По темной лестнице я добрался до двери, зажег спичку и прочел прямо на грубых дверях написанное имя: «Эмилия Тири, белошвейка».
Я позвонил. Первая комната была кухня. На пороге стояла молодая женщина, смотревшая на меня исподлобья серыми глазами.
– Синьора Эмилия Тири? – спросил я.
– Да.
– Могу я иметь с вами небольшой разговор наедине?
Мы вышли в другую комнату. Это была спальня, и тут у двери подслушивала Диана, которая увидела меня, прыснула и убежала.
– Садитесь, – сказала синьора, указывая мне на стул.
– Позвольте постоять, – ответил я и положил на стул свою соломенную шляпу с побитыми краями.
– Синьора, – сказал я. – Мой друг Роберто Фронтини имел недавно честь познакомиться с вашей дочерью, синьориной Дианой. Прекрасные качества синьорины Дианы овладели его сердцем, и он просил меня довести об этом до вашего сведения и просить у вас, с самыми серьезными и честными намерениями, разрешения для него продолжать это знакомство с вашей дочерью, синьориной Дианой.
Синьора подумала и сказала:
– Пусть продолжает!..
И я пошел домой.
Вечером мы опять все трое сидели у Роберто, и Диана хохотала и на разные лады рассказывала о моем посещении.
– А не правда ли, – настаивал я, – что я был очень эффектен? Какое впечатление я произвел на вашу маму?
Диана еще громче расхохоталась:
– На маму? Она печально посмотрела на меня и сказала: «Ах, povera Diana mia! [Бедная моя Диана!], если бы ты знала, сколько жуликов ходят по Риму в желтых перчатках!»
Альталена
А может быть, не только с Марусей играл через газету Владимир Жаботинский? Может быть, именно такими «амурными» публикациями он настолько усыпил бдительность полиции, что в январе 1903 года дело Жаботинского «было разрешено административным порядком с тем, чтобы вменить в наказание предварительный арест», и надзор был прекращен.
Но поскольку ни в одной автобиографии сам Жабо не упоминает о том полицейском надзоре, я – при всем соблазне этой детективной линии – в нее не углублялся…
Зато имею наглость предположить: нет, далеко не всё, что случалось «в уголочках» с ним и Марусей, попало на страницы «Одесских новостей». «Однажды из другой комнаты, – пишет Жаботинский в романе “Пятеро”, – я услышал ее голос (она была в гостиной, и вокруг нее там гудело пять или шесть баритонов): “Ой, папа, не входи, я сижу у кого-то на коленях – не помню у кого”».