Но в палате № 23 реализовывалась так называемая политика модификации поведения, инструментами которой были поощрения и наказания, и в особенности «терапевтическое наказание». Мне трудно было смотреть на то, как здесь обращались с пациентами: иногда их запирали в одиночные палаты, заставляли голодать или лишали возможности передвигаться. Кроме всего прочего, это напомнило мне то, как со мной поступали в частной школе, куда отправили мальчиком, – там директор, своенравный тип с явными садистскими склонностями, частенько подвергал воспитанников сходным наказаниям. Я чувствовал, что почти не могу сопротивляться тому, чтобы не отождествлять себя с пациентами.
Я внимательно наблюдал за больными, сочувствуя им, и пытался как врач выявить их положительный потенциал. Когда это было возможно, я занимал их играми – этически нейтральный тип занятий. Джон и Майкл, аутисты с замедленным развитием, были «крупными специалистами» по числам и календарям, и я увлек их поиском множителей и делителей, а также простыми числами. Для Хозе, способного к графическим искусствам юноши, также страдающего аутизмом, сферой игры было рисование и визуальные искусства. Для Найджела (немого аутиста с замедленным развитием) основными стали занятия музыкой. Я перевез в палату свое старое пианино и играл, а Найджел, если ему нравилась музыка, исполнял под нее странные, очень сложные танцы (в одной из рабочих заметок я его описывал как «аутиста Нижинского»).
Стив, также страдающий немотой и аутизмом, заинтересовался игрой в пул. В подвале больницы я нашел бильярдный стол, перенес его в палату, и Стив с удивительной скоростью приобрел навыки игры; он мог целые часы проводить с кием в руке и, не уставая, играл со мной. Насколько я мог видеть, это была единственная форма социальной деятельности, на которую он был способен. За пределами ее Стив демонстрировал крайнюю гиперактивность – он носился по палате, ни на мгновение не останавливаясь, брал в руки и рассматривал разные вещи; это было поведение «исследователя», наполовину компульсивное, наполовину игровое, наблюдаемое иногда у больных с синдромом Туретта или расстройствами лобных долей мозга.
Я был увлечен работой с этими пациентами и начал писать о них в начале 1974 года. К апрелю я закончил двадцать четыре фрагмента – достаточно, как я полагал, для небольшой книжки.
Палата № 23 запиралась, а быть запертым для Стива было особенно тяжело. Иногда он подолгу сидел у окна или дверей, сделанных из армированного стекла, всем своим видом показывая, как ему хочется выйти наружу. Но персонал никогда не выводил его.