– Ходят слухи, что вы принуждаете своих молодых пациентов к сексуальным отношениям.
Ошеломленный, я ответил, что такая мысль просто не могла прийти мне в голову. Я воспринимал пациентов как людей, о которых должен заботиться, за кого несу ответственность и кого никогда не стану эксплуатировать, используя власть врача.
Чувствуя, как во мне поднимается ярость, я добавил:
– Вы, наверное, знаете, что Эрнест Джонс, коллега и биограф Фрейда, в молодости как невролог работал с дефективными детьми и детьми с замедленным развитием, пока не пошли слухи, что он склоняет своих пациентов к половым отношениям. Эти слухи заставили его покинуть Англию и переехать в Канаду.
– Знаю, – отозвался Такемото. – Я писал биографию Джонса.
Мне хотелось заорать на него: «Ты, чертов кретин, зачем ты это делаешь?» Но я промолчал. Вероятно, доктор Такемото хотел ограничиться цивилизованным обсуждением.
Я отправился к Леону Зальцману и описал ситуацию. Он мне посочувствовал и даже разозлился на тупость своих коллег, но сказал, что мне лучше оставить палату № 23. Мною овладело чувство почти иррациональной вины за то, что я покидаю своих молодых пациентов, и в ночь отъезда я бросил в огонь все написанные мной двадцать четыре фрагмента. Я как-то читал, что Джонатан Свифт в минуту отчаяния швырнул в огонь рукопись «Путешествий Гулливера», а его друг Александр Поуп вытащил ее из огня. Но я был один, и рядом не было Поупа, чтобы спасти мою рукопись.
На следующий день после моего отъезда Стив убежал из больницы и забрался на мост Трогс-Нек; к счастью, его удалось спасти. Это событие заставило меня понять, что мой внезапный отъезд был для моих пациентов так же тяжел и опасен, как и для меня.
Я оставил палату № 23, переполненный чувством вины, раскаяния и ярости. Виновен я был в том, что бросал своих больных, раскаивался по поводу уничтоженной книги, а ярость чувствовал по отношению к тем, кто обвинял меня в том, чего я не совершал. Их обвинения были ложными, но я все равно чувствовал себя неуютно и решил: то, что я так бегло, в двух словах, высказал в среду по поводу того, как отделение обходится с палатой № 23, я разверну в книгу-обвинение. И назову ее «Палата номер двадцать три».
Вскоре после того, как я оставил палату № 23, я отправился в Норвегию, поскольку думал, что в этом спокойном месте мне будет сподручнее писать мою гневную отповедь. Но меня начали преследовать одна за другой разные неприятности, и с каждым разом положение становилось все серьезнее. Сначала я слишком далеко заплыл на лодке в одном из самых больших фьордов Норвегии, Хардангерфьорде, и самым нелепым образом уронил весло за борт. Кое-как я вернулся на берег с помощью одного весла, но это приключение отняло у меня несколько часов, и я не был уверен, что вообще вернусь.