Через два дня меня перевезли в «Кенвуд-хаус», шикарный реабилитационный центр в Хэмпстеде. Месяц, который я здесь провел, был наполнен массой встреч. Меня навещали не только мой отец и Ленни, но и мой брат Дэвид (именно он организовал мой перелет из Норвегии и экстренную госпитализацию в Англии), и даже Майкл. Приходили племянницы, племянники, двоюродные братья и сестры, соседи, люди из синагоги и почти ежедневно мои друзья Джонатан и Эрик. Все это, в сочетании с мыслью о том, что меня спасли от смерти и что я с каждой неделей обретаю все большую мобильность и независимость, внесло в мое пребывание в реабилитационном центре особое ощущение праздника.
Отец иногда заходил ко мне после проведенных им утренних консультаций (хотя ему было почти восемьдесят, он по-прежнему работал полный рабочий день). Кроме того, он навещал лежащих здесь же пожилых пациентов с паркинсонизмом и пел с ними песни времен Первой мировой войны – хотя эти люди и не могли говорить, они сразу же начинали подпевать, стоило моему отцу начать песню. После полудня приходила тетя Ленни, и мы часами сидели на улице и болтали. Когда я стал еще более мобильным и сменил костыли на трость, мы стали посещать местные чайные в Хэмпстеде или Хайгейт-Виллидж.
Инцидент с ногой показал мне – так, как я и не увидел бы иначе, – как тело человека и пространство вокруг него картируются в сознании и как происходящее в мозговых центрах картирование может быть существенно искажено поражением конечности, особенно если последнее сочетается с иммобилизацией и наложением гипса. Этот эпизод также внушил мне ощущение уязвимости и смертности человека, которое мне было незнакомо раньше. В свои байкерские годы я был бесстрашен до крайности, и друзья говорили, что я считаю себя бессмертным и неуязвимым. Но после моего падения и чудесного спасения в мою жизнь вошли страх и осмотрительность – с тех пор они со мной и пребывают. Беззаботная жизнь превратилась в жизнь, полную заботы о собственном здоровье и безопасности. Молодость закончилась, начались годы зрелости.
Почти сразу, как это произошло, Ленни поняла, что из этого можно сделать книгу, и ей нравилось смотреть, как я сижу и пишу что-то в записную книжку.
– Не пиши шариковой! – строго увещевала она меня; ее собственные тексты, разборчивые, написанные аккуратным закругленным почерком, были сделаны только обычной чернильной авторучкой.
Колин был страшно обеспокоен, когда узнал о произошедшем, но когда я рассказал ему про все, что случилось, в том числе и про больницу, он взволновался: