Иногда я задаю себе вопрос: почему я очертя голову бросился в атлетизм и пауэрлифтинг? Мотив у меня, как я полагаю, был вполне обычный – я не был девяностовосьмифунтовым «слабаком» с рекламного плаката атлетического клуба; был я юношей робким, застенчивым, беззащитным и послушным. Потом я стал сильным – очень сильным, – но обнаружил, что это не изменило моего характера, который остался прежним. Кроме того, за способность поднимать огромные тяжести, как и за прочие избыточные способности, я должен был заплатить определенную цену. С остервенением занимаясь жимом из положения сидя, я вывел свои четырехглавые мышцы далеко за их естественные пределы, в результате чего они стали подвержены травмам, что и произошло, когда в 1974 и 1984 годах я порвал два из сухожилий, соединяющих эти мышцы со скелетом. Когда в 1984 году я, чувствуя к себе невыразимую жалость, лежал в больнице с гипсом на ноге, ко мне пришел Дэйв Шеппард, «Могучий Дэйв» из моего прошлого, связанного с «Побережьем мускулов». Он с трудом приковылял в мою палату, страдая от боли – у него был тяжелый артрит обоих бедренных суставов, и он ожидал их полной замены. Мы посмотрели на наши тела, полуразрушенные пауэрлифтингом.
– Ну и дураки мы с тобой! – произнес Шеппард.
Я кивнул – что еще можно сказать?
Мне он понравился сразу, как только я увидел его в Центральном спортивном зале ИМКА в Сан-Франциско. Это произошло в самом начале 1961 года. У него было замечательное имя: Мел. По-гречески это «мед» или «сладкий». Когда Мел сообщил, как его зовут, целая цепочка образов пронеслась в моем сознании: «медовый», «медоточивый», «медоносный»…
– Красивое имя – Мел, – заметил я. – А я – Оливер.
У него было крепкое тело атлета, с мощными плечами и бедрами, и безупречно белая гладкая кожа. Мел сказал, что ему девятнадцать лет и что он моряк – его судно, ракетоносец «Нортон Саунд», базировалось в Сан-Франциско, и когда у него было время, он приходил в зал ИМКА тренироваться. Я тоже интенсивно тренировался, намереваясь в скором времени поставить рекорд в жиме из положения сидя, и наши часы тренировок иногда совпадали.
После занятий и душа я вез Мела на мотоцикле к нему на корабль. Он носил мягкую светло-коричневую куртку из оленьей кожи (оленя он сам подстрелил в Миннесоте, своем родном штате), а я давал ему свой запасной шлем. Я думаю, мы были отличной парой, и меня всегда покалывало возбуждение, когда Мел садился на заднее сиденье, обхватив меня за талию. Он говорил, что впервые сел на мотоцикл именно со мной.
Мы наслаждались компанией друг друга ровно год – год моей интернатуры в больнице Маунт-Цион. На выходные мы с Мелом уезжали на мотоцикле за город, жили в палатке, купались в прудах и озерах, а иногда боролись. В эти моменты меня била дрожь, явно эротической природы; то же самое, вероятно, испытывал и Мел. Эротикой были пронизаны сами прикосновения наших тел, хотя в них не было открыто выраженной сексуальности. Да и сторонний наблюдатель не увидел бы в наших прикосновениях ничего, кроме чисто спортивного контакта двух молодых тел, увлеченных борьбой. Оба мы гордились брюшными прессами и тем, что каждый мог легко из положения лежа поднимать прямые ноги более сотни раз подряд. Когда я это делал, Мел садился на меня верхом и, забавляясь, каждый раз, когда я поднимал ноги, слегка тыкал мне в пресс кулаком. Я поступал так же.