Постепенно отец, которого так встревожила рецензия в «Таймс», поменял свое мнение о моей книжке, поскольку прочитал хвалебные рецензии и в медицинской прессе; в конце концов, такие издания, как «Британский медицинский журнал» и «Ланцет», были основаны в девятнадцатом веке врачами и для врачей. Думаю, что на этом этапе он начал понимать, что я написал вполне приличную книжку, и оценил мое упорство – несмотря на то, что оно стоило мне работы (и, если возможности Фридмана были соизмеримы с его угрозами, любой работы в сфере неврологии, по крайней мере в США).
Матери моей книга понравилась с самого начала, и в первый раз за много лет я почувствовал, что родители на моей стороне. Наконец-то они поняли, что их чокнутый блудный сын вышел на верную дорогу, несмотря на все совершенные им глупости и дурное поведение в прошлом.
Отец, который раньше в порыве шутливого самоуничижения именовал себя «мужем знаменитого гинеколога Элси Ландау» или «дядей Аббы Эбана», теперь стал называть себя «отцом Оливера Сакса»[33].
Думаю, что я недооценивал отца, как и сам он недооценивал себя. Я был приятно удивлен и глубоко тронут, когда спустя несколько лет после его смерти главный раввин Англии Джонатан Сакс (не родственник) написал мне:
«Я знал вашего отца. Были времена, когда мы вместе сиживали в синагоге. Он был истинный цадик – я считал его одним из… тридцати шести “тайно праведных”, чьей добродетелью жив мир».
Даже сейчас, через много лет после смерти отца, люди приходят ко мне, пишут мне, говорят о его доброте, о том, что они (или их родители, или родители их родителей) были его пациентами в течение тех семидесяти лет, пока он работал. Другие, не вполне уверенные в нашем родстве, спрашивают, имею ли я отношение к Сэмми Саксу, как его называли в округе Уайтчепел. И я счастлив и горд, что могу ответить утвердительно.
Когда «Мигрень» вышла в свет, я получил несколько писем от озадаченных коллег: они спрашивали, почему ранние версии нескольких глав я выпустил под псевдонимом А. П. Фридман. Я ответил на письма, сообщив, что ничего подобного не делал, а за разъяснениями они должны обратиться в Нью-Йорк, к доктору Фридману. Фридман самым дурацким образом делал ставку на то, что я не опубликую книгу; когда же я ее опубликовал, он, вероятно, понял, что попался на собственную удочку. Я ни слова ему не сказал и никогда с ним не встречался. Думаю, у Фридмана имелись некие иллюзии относительно права собственности: он считал, что тема мигрени принадлежит только ему. Поскольку ему же принадлежат и клиника, и все, кто там работает, то и все результаты своей работы последние должны отдавать Фридману как собственнику. Это болезненная история, болезненная для обеих сторон и достаточно распространенная: стареющий ученый, этакий «отец-от-науки», и его «сын-от-науки» меняются местами, когда сын начинает затмевать отца. Подобное происходило с Хамфри Дэви и Майклом Фарадеем – сначала Дэви поощрял Фарадея в его занятиях наукой, а потом попытался затормозить его карьеру. То же самое произошло с астрофизиком Артуром Эддингтоном и его талантливым молодым протеже Субраманьяном Чандрасекаром. Я, конечно, не Фарадей и не Чандрасекар, а Фридман – не Дэви и не Эддингтон, но, полагаю, здесь налицо та же убийственная логика, хотя и на более скромном уровне.