3) Наше присутствие в Кабуле едва ли могло изменить редакцию этих условий в выгодную сторону, как для Афганистана, так и для нас.
4) Раз приехав в Кабул, англичане не уехали бы отсюда, не доведя дело до конца. А так как эмир не принял бы, в чем я уверен, ни одного пункта этих условий, то разрыв последовал бы чрезвычайно быстро.
5) Явившись в Кабул с запасом золота, имея здесь много агентов и, при существовании недовольных людей в самом Кабуле, англичане непременно подняли бы весьма серьезные внутренние беспорядки и одновременно с этим двинули бы войска в пределы Афганистана. Таким образом, с прибытием английской миссии в Кабул, разрыв делался бы еще неизбежнее, и кризис наступил бы еще скорее. Только полным, безусловным принятием условий и немедленным удалением нашей миссии из Кабула эмир мог сохранить мирные отношения с англичанами».
Таким образом, новоиспеченным генералом Разгоновым было принято неожиданно парадоксальное решение. Насколько обоснованно он поступил, каждый решит по-своему, но, как бы то ни было, главное заключалось в том, что окончательное слово все равно оставалось за эмиром.
Разгонов в письме от 8 ноября сам сетовал, что, не имея инструкций и ничего не зная о переговорах и обещаниях Столетова, он был поставлен в крайне тяжелое положение. «Мне оставалось одно: действовать на свой страх, по своему усмотрению. Я старался поддерживать и развивать ненависть и недоверие к англичанам; я постарался укоренить незыблемое убеждение в необоримом могуществе России, в величии духа ее Императора, в прямоте и крепости его слова. Затем я постарался не связать себя никаким словом, никаким определенным ответом или обещанием… Выдерживать с честью такое положение олимпийского оракула, среди таких серьезных критических обстоятельств возможно только короткое время, а не 15 недель…»
И вот 18 ноября в Кабул пришло письмо Кауфмана с приказанием Разгонову подать совет эмиру помириться с англичанами.
Кауфман уведомлял, что письмо эмира к государю он послал в Ливадию с курьером, а для эмира писал так: «Считаю нужным затем уведомить Ваше Высокостепенство, что англичане, как мне точно известно, намерены сделать новую попытку примириться с вами. Со своей стороны я, как друг Ваш, думая о будущем, советую Вашему Высокостепенству, если англичане, как я уверен, сделают шаг к примирению, дать им ветвь мира».
По всей видимости, Кауфман рассчитывал на успех Шувалова, говоря о еще одной попытке. Посылая это письмо, он еще не знал, что русскому послу было рекомендовано не заводить разговоров на эту тему самому, а только замолвить словечко при случае. Случай же графу представился далеко не сразу, а тогда, когда уже было совсем поздно.