День ото дня у Старика было все меньше впечатлений от окружающего; и чем меньше он получал ощущений, тем ближе становилось ему бытие. Ибо тысячи мелких ощущений рассеивали его внимание, а немногие, наоборот, собирали и концентрировали. Он решительно не понимал, чего так волнуются доброжелатели, которые, считая себя вправе судить и думать вместо него, цепляются за какие-то совершенно бесполезные вещи и с недоумением, даже, можно сказать, с негодованием реагируют, когда он отказывается от каких-нибудь вспомогательных средств, служащих облегчению так называемой повседневной жизни. По крайней мере, оставляя возле него какой-нибудь новый предмет, они каждый раз ссылались на его полезность. Я просто выбросил их, говорил Старик самозваным блюстителям, которые, нервно озираясь меж поредевшими предметами обстановки, смотрели на него, как на сумасшедшего. Как он мог объяснить им, что эти вещи никакого значения не имеют? Ведь для них они были совершенно необходимы… Правда, ему и в голову не приходило что-то кому-то объяснять. И это было с его стороны не равнодушие, не упрямство, не недоброжелательство: нет, он поступал так из чистой тактичности. Они же — какую только хитроумную терапию они для него не придумывали! Они считали, что ненормальное его поведение изменится в лучшую сторону, если он будет соединять относящиеся друг к другу предметы, сортировать их по цвету и форме, находить недостающее звено в ряду чисел, передвигать по столу туда-сюда фигурки из картона. Чем старательнее он выполнял указания, тем скорее его оставляли в покое. Поэтому задания он делал безучастно, но по возможности точно, так, как от него требовали. И тогда те, кто сидел за столом напротив него или рядом, удовлетворенно улыбались, с довольным видом похлопывали его по спине, по плечу. Случалось, что кто-то, оказавшись у него дома, обнаруживал, что он сидит перед двумя половинками какой-нибудь совсем незамысловатой фигуры и, вместо того чтобы эти половинки по каким-то лишь этим людям известным причинам соединять, просто смотрит перед собой или в сторону. Тогда эти люди невероятно раздражались и принимались нетерпеливо подгонять его. Он же сидел и смотрел на них, недоумевая, зачем надо соединять эти половинки в нечто целое, если ни это целое, ни его половинки ему ни для чего, ну абсолютно ни для чего не нужны. Конечно, раньше он почти никогда не огорчал людей, которые его окружали. Они всегда могли рассчитывать, что он будет поступать соответственно их представлениям. Например, так было, когда он навестил М. В тот день шел дождь, на ногах у Старика были тяжелые башмаки на толстой подошве, в руке он держал зонтик. М., поздоровавшись с ним, сказал: «Полагаю, ботинки ты снял в передней. Я хочу знать, зонтик ты справа или слева от них поставил…»