— И это мой ребенок! — Заманихин бросился головой на живот Нади, и то ли это было восклицание, то ли — вопрос, она не поняла, но исполнил он это довольно картинно, как в многочисленных фильмах, в которых осчастливленный муж узнает о беременности жены.
— Тише ты прыгай! Раздавишь, — выдавила от неожиданности Надя. Но когда муж поднял голову, лицо его действительно светилось от счастья. «Может, так и должно быть», — подумала она. А Заманихин тоже прислушивался к себе, вглядывался в себя как бы со стороны, и тоже чувствовал избитость своих действий, но ничего поделать с собой не мог — он не притворялся, просто так получалось.
— А что хотел сказать ты? — спросила Надя.
Заманихин отвел глаза в сторону.
— Да так, ерунда, ничего особенного…
«Все понятно. Хорошо, что я успела сказать первой», — подумала Надя и промолчала, не стала настаивать на подробностях, за что Павел был ей очень благодарен. Теперь ради своей жены он был готов на любые подвиги, и она не преминула этим воспользоваться: для начала завтрак был подан в постель.
Она неторопливо ела бутерброд, то и дело отпивая кофе с молоком, и смотрела на мужа. Он сидел на краю кровати и тоже не спускал с жены свой радостный взгляд. Но только какое-то время. Потом глаза его опустились, и он уставился — пока все еще радостно — в одну точку: то ли на край подноса, то ли на один из бледных цветочков Надиной ночной рубашки. «Опять задумался», — мелькнуло у Нади, но она не стала мешать, как обычно это делала: надо было только пощелкать пальцами перед его носом. На этот раз ей стало интересно за ним понаблюдать. Вот с мысли о ребенке он переключился на что-то другое — сгорбился, нахмурился, радостный огонек исчез из его глаз. Казалось, он ушел внутрь себя, ищет там что-то впотьмах и не может найти. Ну и бесшабашность! Надя, например, могла теперь думать только о ребенке: мечтать, упиваться, наслаждаться — а он через каких-то пять минут уже переключился на что-то другое — значит, более важное для него. Ну вот, нашел, что искал! Глаза мужа опять просветлели, но уже не тем счастливым пустым огоньком, а по-другому, как будто отразилось в них золото — грязный, зеленый, требующий еще огромной работы золотой слиток, найденный старателем. «Сейчас сорвется», — успела подумать Надя, и точно: пробормотав невнятные извинения, он подскочил к письменному столу и вытащил свое сокровище — толстую от вложенных дополнительных листиков, испещренную чернилами и грифелями карандашей, с жирными следами пальцев, покоробившуюся в одном месте от пролитого кофе бесценную записную книжку.