— Так это же правда — Заманихин! — вдруг воскликнула она, с поддельным интересом разглядывая нашего новоиспеченного — с пылу, с жару — писателя. — Не может быть! — и ему, приблизившись вплотную: — Только вчера, представьте, проглотила вашу книгу, а потом долго разглядывала ваше мужественное лицо на обложке.
Ну вот, пришла известность, — подумал Заманихин. — «Мужественное лицо», хм — слышала бы Надя!
Девица взяла Заманихина под руку:
— А вы меня случайно не узнали?
— Не-а.
Может актриса какая-нибудь? — подумалось.
— Странно… Ну ничего, вспомните. Давайте, мы вас подвезем, а?
— Нет, нет, что вы! Я уже почти пришел…
— Ну, пожалуйста! Нам будет так приятно, — она прижалась, бесстыжая, чем только смогла.
— Да я за лимонадом…
Вдруг голая спина Заманихина ощутила что-то острое, упершееся ему под левую лопатку.
— Полезай в машину, падла! И без шуток, — произнес один из телоломателей, как-то оказавшийся сзади, пока Заманихин из скромности перед похвалами девицы потуплял взгляд. Другой был слева, девица — справа, под лопаткой — нож. Не убежишь.
— Возьмите деньги, — протянул Заманихин свой кошелек, который до этого сжимал в руке. Кошелек взяли, да тут же и выбросили его в воду.
Вот тебе и тема для новой книги, — мелькнуло у Павла, пока они дружной компанией, если бы кто-нибудь посмотрел со стороны, шли к машине. Прежде, чем влезть внутрь, Заманихин бросил взгляд на горку, туда, где была его Надежда, но из-за деревьев ему, а, скорее всего и ей, было ничего не видно.
Заканчивался наш отпуск. Вернувшись с чудо-острова, мы еще неделю занимались только друг другом. Ни с чем не сравнимое удовольствие — наслаждаться близостью любимого человека, лелеять его, выполнять все желания и самому капризничать, не думать ни о чем. Хорошо отключить телефон и не интересоваться новостями; даже не выходить на улицу, заказывая еду в ресторанах с доставкой на дом, чтобы после Кипра не получить шок от неумолимо жестокой повседневной действительности.
Но и это кончилось.
В воскресенье мы привезли из Сестрорецка Танину маму. Тогда-то я впервые и увидел ее. В понедельник Тане надо было на работу, и она ночевала дома: выслушивала, наверное, впечатления мамы и делилась своими. А я коротал ночь один. И оттого, что, должно быть, я отвык от одиночества, мне не спалось, хотя, совсем недавно, на Кипре, я только и мечтал, чтобы выспаться ночью. Думал, не напечатать ли мне фотографии с Таниными улыбками, но тут же вспоминал о ней и говорил себе: «спать, спать» — вдруг придет она завтра после работы, а я буду клевать носом.