В глаза ударил свет. Можно ли описать это? Лев Николаевич, быть может, и смог. Но как это сделать, если строптивые веки закрываются сами, если перед этим повязка была на глазах, и темный двор, и коридор… Свет, свет из двух окон напротив. Свят, свят, свят! Первое, что увидел Заманихин — черт, возлежащий на старой, железной, с шарами на высоких спинках, кровати. Его рожки на совершенно лысой голове отливали стальным блеском, хвостик свешивался на пол, копытца… А были ли они? Заманихин не успел посмотреть туда, в сторону, где заканчивались голые волосатые конечности, а может, и побоялся. Взгляд приковала книжица с портретом на задней обложке, на черно-красной обложке, его, Заманихина, книжица, которую черт невозмутимо почитывал.
— А-а! — воскликнул он, увидев входящих. — Добро пожаловать, Павел… кажется, Петрович!
Он резво вскочил; пружины облегченно вздохнули. Но удивительно: рожки превратились в две вертикальные штанги на спинке кровати и остались на месте; хвостик же незнакомец привычным движением обмотал вокруг талии и завязал узлом на пузе — хвостик оказался кушаком с кисточками на его халате; копытца… А были ли они? Голые желтые пятки выглядывали из шлепанцев.
Зрение окончательно вернулось к Заманихину. Перед ним стоял улыбающийся человек, совершенно лысый, с белесыми кустистыми бровями, с острым длинным носом и ленинским прищуром в глазах. Заманихин посмотрел по сторонам: комната, залитая полуденным солнцем, была огромна и пуста — только кровать у стены и единственный стул в углу, а в другом углу сметен мусор. Не было ни занавесок на окнах — только пустые карнизы, никакой маломальской лампочки на потолке, лишь массивный крюк вместо нее, а на нем веревка с еще одним крючком. У двери на гвозде висел на вешалке-плечиках черный костюм, вероятно, этого незнакомца, а под ним на полу остроносые, с блеском, ботинки.
— Стул гостю! — вдруг крикнул лысый — на миг от крика исказилось лицо, исчез прищур, сверкнуло под бровями — и снова дружелюбное умиление.
Тут же один из молодцов схватил стул, подбежал к Заманихину и сунул его сзади под сгибы коленей. Пришлось сесть. Ну, и гостеприимство! Откуда ни возьмись, сзади захлестнула его веревка, прижала к спинке, опутала ноги, сроднила с незнакомым стулом, закрутившись замысловатыми узлами, похожими на путы, порой такой сумбурной заманихинской мысли. Руки ему вывернули назад и — щелк! — Заманихин никогда не слышал раньше такого неприятного звука — нацепили наручники.
— Так вроде, вы это описали? — осведомился лысый и зачем-то постучал желтым ногтем по черно-красной обложке. Затем расправил плечи, расслабился и опустился на свою кровать.