— Я не понимаю… в чем дело? Объясните, по какому праву? — на последней ноте голос предал Заманихина, сорвался, дал петуха.
— Вы что же, еще не ввели его в курс дела? — вопросил лысый изумленно и строго у своих подчиненных.
— А зачем? Скоро и сам все поймет, — это сказала девица, стоявшая где-то за спиной Заманихина. Голос ее, полчаса назад при первой встрече такой слащавый и заискивающий, теперь был по-мужски низок, с железной хрипотцой. — И потом, приказа не было, — невозмутимо добавила она.
— Это верно. Инициатива в нашем деле должна быть наказуема… Но разве Павел Петрович не просил, не требовал?
— Просил… Да нам что! Кулак понюхал и успокоился.
— Ну и метод, — махнул лысый рукой и ласково, вкрадчиво обратился к Заманихину: — Так вот, Павел Петрович, нам и надо-то узнать у вас одну маленькую безделицу, пустячок. Спросить мы у вас хотели, как нам найти одного нашего старого друга. А вы, оказывается, тоже с ним встречались. Он — главный герой этой вашей книжки.
И опять ногтем по обложке. Ноготь был не только желт, а еще с каким-то коричневым отливом, длинный и, должно быть, твердый, потому что стучал по мягкой обложке с таким звуком, как по дереву стучит коготь зверя.
Заманихин не сразу понял, кто им нужен, а, сообразив, даже чуть-чуть успокоился. Сейчас все образуется. И как ни сильно он был напуган, все же выдавил из себя усмешку:
— Вы что! Он же выдуманный…
— Это ты издателям и ментам рассказывай, козел, а нам не ври! — сорвалась на крик девица.
— Тише, тише, спокойнее надо, — осадил лысый девицу, — аргументами, доводами, доказательствами. Человек понять должен, что мы от него хотим, а потом уже, если упрется, то и пыточки применим.
И так он сладко, мечтательно выговорил это слово «пыточки», что Заманихин отшатнулся на своем стуле. Но хоть убей его, он пока ничего не понимал.
— И я вот чувствую, что вы пока ничего еще не поняли и не осознали всей ответственности, — вдруг подхватил лысый, будто только что прочитал мысль в голове Заманихина. — Объясняю. Нам нужен этот ваш фотограф, которого вы так живенько описали. Ваш этот самый «мертвый» фотограф. Не понимаю только, что за название. Точно ведь знаю, что он жив, стервец. Эка, вы, писатели, любите свои эпитеты! «Мертвый» — это, наверное, в том смысле, что для общества он уже потерян, да? Ну, так мы вам еще и поможем, мы его по-настоящему мертвым сделаем. А вам, кстати, за это ничего не будет, только огромное наше товарищеское спасибо.
— Но я, правда, его выдумал…
Лысый сморщился, будто железом провели по стеклу.
— Бросьте, может, вы и все остальное выдумали?