Квартира у Мышкиных была восхитительна, потрясающа, – ничего лучше Акакий не мог себе и представить. Три комнаты и кухня отлично обставлены, на стенах картины маслом – и всё это в распоряжении их одних, никаких соседей. Родион устроил ему экскурсию по квартире – в кухне новая плита и холодильник, а в гостиной комнате – двухместная софа. В спальне в детской кроватке спала их дочурка Людмила. – Я просто без ума, Родион Иваныч, – лебезил Акакий, попутно недоумевая, как это его коллега сподобился так здорово пристроиться. Да, это верно, что Родион, занимая должность заместителя Главного деловеда тридцать второго отдела, получал побольше его, верно также, что из-за своей матери Акакий фактически жил на пол зарплаты, и все же, ему казалось, что достаток сотрудника слишком превышает его трудовые доходы. Родион как раз демонстрировал ему швейцарские часы с кукушкой. – Очень приятно слышать это от вас, Акакий. Да, – он дунул на пальцы, – нам она кажется уютной.
Ужин отличался разнообразием блюд: сначала прозрачный бульон, затем рыба в сливочном соусе, затем маринованные сосиски с белым хлебом и сыром, а потом ещё цыплята табака, галушки и брюссельская капуста. По ходу пиршества Родион подливал всем водки и французского вина, а на десерт подал вишневый торт и кофе. Узнав среди гостей лица нескольких коллег с работы, пусть даже не помня их фамилий, Акакий зачем-то стал дискутировать со своим соседом по столу насчет преимуществ мелодичности джаза диксиленд перед какофонией свободного джаза. Хотя он не слыхал ни о каких разновидностях джаза (он вообще имел очень смутные представления о джазе: какая-то дебильная негритянская мутотень из Америки с визжащими трубами и саксофонами), однако согласно улыбался и даже задавал попутные вопросы, пока его собеседник рассуждал об особенностях того или иного музыкального течения. Начав робко пригубливать винца от стоящего перед ним бокала, Акакий обнаружил, что всякий раз, когда он глядел на него, бокал был снова был полон, а Родион, сидящий во главе стола, ободряюще ему улыбался. Его охватило чувство глубочайший любви и признательности к этим собравшимся рядом с ним людям, его товарищам, мужчинам и женщинам, чьи интересы и познания отличались такой широтой, а речи – такой мудростью, что в какой-то момент он осознал, как много он пропустил, и что до сих пор жизнь обходила его стороной. И когда Родион предложил тост за здоровье Маши (ведь, в конце концов, это был её день рождения), то первым, кто поднял свой бокал, был Акакий.
После кофе выпили ещё водочки, перекинулись в картишки и дружно запели хором. Это были все старые мелодии, которые Акакий пел ещё ребенком, но они воскресали из глубоких недр его памяти так исправно, что ему удавалось петь так, будто он репетировал их ежедневно, совсем не сбиваясь. Когда же он, наконец, удосужился глянуть на часы, то ужаснулся, поняв, что уже второй час ночи. Глаза Родиона были красными, а пятно на его щеке, казалось, стянуло на себя весь цвет с его лица. Маши нигде не было видно и в комнате кроме него оставался лишь ещё один гость – знаток джаза, да и тот мирно похрапывал в уголке. Акакий вскочил на ноги и, сердечно поблагодарив хозяина словами «Лучшего праздника я не видывал уже долгие, долгие годы, Родион Иваныч», – бросился на безлюдную улицу.