влетел в мастерскую Петровича, его горло саднило, а веки заиндевели.
Петрович сидел в куче обрезков и лоскутов ткани под единственной буровато-тусклой электролампочкой, допотопная ножная швейная машина выступала из окружающего его полумрака как какой-то железный монстр. Было только восемь утра, а портной уже был навеселе. – Так-так-так, – пророкотал он, – ранний клиент! Ни свет ни заря! Что такое, Акакий Акакиевич? У вас опять оторвались манжеты? – он захохотал, задыхаясь как туберкулёзная лошадь. Акакий не одобрял пьянство. Он вёл тихую одинокую (насколько могли позволить шестеро детей Ерошкиных) жизнь, имел очень мало поводов, чтобы выпить в компании, и не видел причин пить в одиночку. Да, конечно, ему то и дело приходилось пропустить рюмку водки для согреву, а однажды на свадьбе сестры даже попробовал шампанского, но в принципе считал пьянство неприемлемым и вечно в присутствии нетрезвых людей терял дар речи и впадал в ступор. – Я ... я ... я подумал ... нельзя ли ...
– Ну, смелее, – рявкнул Петрович. Восемнадцатилетним парнем во время подавления венгерского восстания он лишился глаза – высунул голову из люка танка и венгерский патриот поразил его ловко запущенным булыжником, а его здоровый глаз, словно в виде компенсации, казалось, разросся до нечеловеческих размеров. Уставившись на Акакия этим выпученным сгустком протоплазмы, он откашлялся.
– Не могли бы вы, э, подлатать подкладку моего, э, пальто?
– Пальто? Это ж хлам, – ответил Петрович.
Акакий словно эксгибиционист распахнул пальто. – Гляньте на подкладку, она не так уж плоха. Просто чуток прохудилась. Может, вы смогли бы, э, подлатать её и ...
– Хлам, ширпотреб, брак. Вы носите образчик топорной продукции совхалтурпрома. Это ж не ткань, а марля, насквозь гнилая до последней ниточки. Я не могу починить это.
– Но ведь ...
– Не могу. Оно не доживет до весны. Никак. Единственное, что можно сделать, это пойти и подыскать себе что-нибудь приличное.
– Но, Петрович, – взмолился Акакий. – Новое пальто мне не по карману. Даже это обошлось мне дороже, чем в месячную зарплату.
Портной достал бутылку водки. Хорошенько приложившись к горлышку бутылки, он от кайфа зажмурил свой глаз.
Однако когда его голова вернулась на прежний уровень, он, похоже, был уже не в состоянии навести взгляд на Акакия, поскольку стал обращаться к точке пространства, расположенной на пару метров левее, чем следовало. – Я сделаю его для вас, – заявил он, ударив себя в грудь и негромко срыгнув. – С подстежкой и меховым воротником. Такое как носят в Париже.