— Кэти, я не могу позволить ему это…
Уткнувшись головой в подушку, она ответила:
— Он уже сам себе позволил. Он отец моего ребенка. Не вмешивайся.
— Да ведь он не хочет жениться на тебе, Кэти.
— Не хочет.
— Ты говорила с ним?
— Да.
— Теперь уже поздно что-либо сделать?
— Поздно.
— А что он говорит?
— Ох, ничего он не говорит…
— Так-таки ничего?
— Он говорит, что не знает, его ли ребенок.
— А он его?
— Да, папа. У меня ни с кем ничего не было, кроме него.
Дарки выпрямился и сжал кулаки. Его челюсти щелкнули. Дышал он тяжело, прерывисто, но молчал.
Вдруг Кэтлин села и обняла отца, впившись в его грудь пальцами с длинными ногтями.
— Я люблю его, папа, и заставлю его поверить мне…
Дарки сжал руками плечи дочери и посмотрел в ее большие печальные глаза.
— Слушай, Кэти, — сказал он. — Я тоже люблю тебя. А Янгер сбежал от тебя, когда он тебе так нужен, и весь город знает это. Я должен драться с ним, Кэти. Не удерживай меня. Я старею и боюсь, но я буду с ним драться.
Некоторое время они так сидели в полутьме, обнявшись, потом Дарки отвел ее руки, пошел к двери и открыл ее. Выйдя, он крикнул громко, чтобы услышала жена:
— Я изобью его в кровь, и ни слова больше об этом!
Ночь все трое провели без сна. Кэти лежала с открытыми глазами; она то молилась шепотом, то принималась тихо плакать; она знала, что слезы не принесут ей облегчения. Мать тоже не спала, и глаза ее были сухими — она давно уже отвыкла плакать. Дарки временами забывался, но тут же начинал ворочаться так, что кровать скрипела под ним, словно собиралась рухнуть. Несколько раз он взмахивал руками, будто нанося кому-то удары, и что-то хрипло кричал.
Ранние часы страстной пятницы ползли черепашьим шагом. Дарки проснулся поздно. Позавтракали в молчании. Уинни и Кэтлин вымыли посуду, потом Уинни принялась одевать младших детей: время было отправляться к обедне. Она надела на них все самое лучшее. Уинни и Кэтлин ушли с четырьмя младшими. Кевин остался дома с отцом. Дарки давно уже бросил ходить в церковь, старший сын следовал его примеру, невзирая на слабые протесты матери.
Дарки вышел во двор, отыскал в сарае старую веревку, топором отрубил от нее кусок и начал тренировку. Он прыгал легко и ловко. На нем были домашние туфли, серые штаны и белая спортивная фуфайка. На правом предплечье была вытатуирована полунагая женщина, на левом — змея, обвившаяся вокруг меча.
Кевин, высокий, широкоплечий, но не такого могучего сложения, как отец, вышел во двор и уселся на обрубок у сарая. Подняв свежую щепочку, он принялся задумчиво жевать ее.
— Поздновато, я думаю, начинать тренироваться, а? — сказал он отцу, и по лицу его пробежала еле заметная сочувственная улыбка.