Мэйбл помедлила, потом налила две кружки.
— Себе тоже налейте, — сказал Арти.
— Нет, Артур, спасибо. Я не пью. И мистер Мерфи велел закрывать.
— Слушай, дружище, нам давно пора, — заметил я. — Завтра до свету вставать.
Мы допили пиво и собрались уходить.
— До субботы, — попрощался Арти с девушкой.
Когда она закрывала за нами дверь, он обернулся и поцеловал ее в щеку.
Ночь была черна, как переплет библии. Мы ощупью пробрались по веранде и повернули на дорогу к ферме Жадюги Филлипса, расположенной в трех милях отсюда. Вначале мы то и дело спотыкались на выбоинах и ухабах, потом, свыкнувшись с темнотой, пошли ровным шагом.
— Скорей бы суббота! — прервал молчание Арти Макинтош. — В субботу мне кое-что перепадет.
Язык у меня не повернулся предостеречь Арти. Я чувствовал, что не должен выдавать тайну Мэйбл. Скоро я устал, вспотел и поставил чемодан на землю, чтобы переменить руку. Мы посидели на чемоданах, отдохнули и снова потащились. Наконец справа от дороги показался огонек — мы добрались.
Только мы вошли в калитку, которая болталась на одной петле, как поднялся свирепый лай. Я пропустил Арти вперед — не умею ладить с собаками.
— Тише, тише, ты, — успокаивающе сказал Арти, когда пес попытался загнать нас, словно овец, в угол.
— Лежать, ты, ублюдок! — загремел низкий раскатистый голос, и огромная фигура появилась в дверном проеме.
Мы прошли через веранду. Правая нога хозяина топала громче левой — штанина хлопала по деревяшке. Ходили слухи, что когда у Жадюги Филлипса заболела йога и началась гангрена, он, лишь бы не звать доктора, стал во время еды высовывать ногу в окно — уж очень она воняла.
— Наконец-то явились, — добавил наш хозяин, а пес отступил, разочарованно ворча.
Жадюга повел нас в дом.
— Усадьба его — непролазная грязь, а крыша — гнилая солома, — затянул Арти. — Двери и окна висят на гвоздях, ни задвижки тебе, ни засова. Куры разгуливают по столу — смотри-ка, приятель, смотри! Прямо в тарелку яйца несут для коки из Бангари.
— Ничего, утром тебе не до пения будет, — проворчал Жадюга Филлипс, очевидно еще незнакомый с песней, увековечившей его округ и таких же, как он, коки. — Картошка поспела, да и другая работенка найдется для вас.
— Мы приехали копать картошку — и только, — предупредил я, осматривая комнату.
Право же, неизвестный сочинитель песни почти не прибегал к поэтическим вольностям. Комната была грязная и запущенная. Мошки бились о стекло керосиновой лампы. На полу валялись старые газеты и консервные банки. Оловянные тарелки, эмалированные кружки, ножи и вилки, сковорода и кастрюли — все немытое — громоздились на столе. В кирпичном камине скопилась зола, должно быть, после доброй сотни топок. На закопченных, затянутых паутиной стенах ни обоев, ни картины. Собака, вошедшая в дом вместе с нами, вылизывала остатки еды из тарелки Филлипса.