Метров за триста до первого очага, когда в розовом предзакатном небе уже ясно виднелись зловещие черные тряпки над юртами, Баринов приказал «одеваться», и это тоже напоминало Володе военную команду — протяжное «о-де-ва-ать-ся!». Вроде — «в атаку!».
Люди спешились, стали натягивать резиновые сапоги, комбинезоны, завязывать тесемки, помогали друг другу без шуток, молча. И эта собранность, спокойствие в который раз нынче напомнили Володе армию.
— Эх-хе-хе, — вдруг похвастался Баринов, — вот, знаете, никак не думал, что умею еще в седле сидеть. И копчик не болит, как бывало в молодости.
Ведя коня в поводу, сердито добавил:
— А борща не следовало переедать. Сколько раз зарекался — не злоупотреблять жирным…
Юрты с черными тряпками на шестах делались все ближе и ближе; рядом с Володей, хрипло и жалобно мыча, бежала недоенная корова, Баринов ей сказал:
— Брысь ты, корова! Мы же доить не умеем!
Голос его из-под респиратора прозвучал глухо. Софья Ивановна и Туш рядом стояли у первой, большой юрты. Они обе едва держались на ногах от усталости. Выслушав Солдатенкову, Баринов приказал ей и Туш отправляться на отдых; и тут Володя опять услышал, как штатский профессор умеет по-генеральски приказывать. Лагерь для врачей уже разворачивал «квартирмейстер» отряда доктор Лобода. Там были палаточные домики, лаборатории и склады. Было и озеро и красивые скалы Кик-Жуб. Но, несмотря на то, что все там к ночи было приготовлено, никто из врачей, сестер, санитаров не спал. Высвечивая темные, мертвые юрты карбидными и электрическими фонарями, люди выносили трупы, убирали и дезинфицировали помещения, кормили и поили больных, выслушивали легкие, сердце, пульс, ждали указаний Баринова и его старшего помощника Шумилова. Белые фигуры медиков — в респираторах, в очках-консервах, в резиновых сапогах — двигались неуклюже, но неслышно; стоны и бормотанье больных смешивались с негромкими, глухими голосами врачей, с шипением гидропультов, с унылым шелестом зарядившего с полуночи дождя.
В противочумных костюмах было жарко, липкий пот заливал лицо, спину, плечи, руки в перчатках с трудом удерживали шприц, даже стетоскопом неудобно было пользоваться. Кровь толчками била Устименко в уши, к утру стала кружиться голова, но Баринов держался, как же мог сдать Володя?
Всю долгую ночь они ездили от кочевья к кочевью, отделяли больных от здоровых, мерили температуру, вакцинировали, распределяли юрты — где быть изолятору, где варить пищу, где содержать здоровых. Тод-Жин сурово учил измученных, испуганных людей; голос его звучал непререкаемой силой, ему нигде никто никогда не возражал.