Она перебросила из одной руки в другую пакет с банными принадлежностями ― шампунем, куском земляничного мыла и выцветшими хлопковыми шортами, которые она хотела оставить в «Тайге» и которые теперь сходили за трусы, так как больше ничего подходящего Лия не нашла. Полосатое полотенце, одолженное у Андрея, она закинула на шею.
Мимо неё в сгущающихся сумерках то и дело проходил кто-нибудь из геологов, мокрых и красных после горячей бани, и которые для Лии были все как один, впрочем, как и какие-нибудь гости Горского, которые сплавлялись к нему по реке. Она не запоминали ни их имён, ни лиц. Это было ни к чему, обычно никого из них она больше не видела.
Геологи над чем-то смеялись и проносились мимо Лии как тени. На кухне было какое-то игристое оживление ― за отменную баньку в исполнении Андрея и Эдика гости решили освободить хозяев стационара от лишней возни и сами накрывали «поляну» ― мариновали шашлык, решали помидоры и огурцы на салат, делали бутерброды. Когда Лия в ожидании бани сунулась, было, на кухню, Маргарита Алексеевна с улыбкой её выпроводила, заявив, что они всё сделают сами, тем более что кто-то был в городе и Амстердаме, а кто-то уже два месяца сидит в тайге.
Поэтому Лия, завершив последний обход, сидела на деревянных ступеньках, успевших стать влажными от её сырых штанов, и маялась от безделья. Она, опершись локтями о широко расставленные колени, смотрела вдаль, где за воротами уже начинал клубиться в пойме Тайгинки туман.
― Чего сидишь?
Лия и обернулась: рядом с ней стоял и курил привезённые сигареты Ильинский.
― Баню жду, ― для убедительности Лия пошуршала пакетом. ― А вы?
― Пошли, ― оставил без ответа её вопрос Вадим Борисович.
― Куда и зачем? ― однако, поднялась с лестницы. ― Я пропущу очередь в баню.
― Не пропустишь. ― Ильинский развернулся и неспешно пошёл в сторону своего домика.
― Вот так всегда, ― буркнула Лия и, подхватив пакет, который ударял её по ноге и шуршал при каждом шаге, направилась вслед за Ильинским.
В коридоре домика Вадима Борисовича было темно, лишь тусклый свет догорающего дня пробивался сквозь пыльное окно, глядя на которое Лия дала себе слово отмыть его, во что бы то ни стало, даже если Ильинский снова упрётся рогом, как делал это всегда, когда она заводила речь об уборке в его домике.
Вадим Борисович долго рылся в походных рюкзаках и пакетах, которые были свалены в кучу в углу его комнаты и, наконец, извёл оттуда рубашку.
― Держи, ― он протянул рубашку изумлённой Лие.
― Вадим Борисович, да я как-нибудь обойдусь… ― начала было она, отчаянно краснея и чувствуя, как учащается биение сердца.