рановато.
— Как и для звездопада, — ответила Лия и подняла голову.
Для Персеид[13] действительно было ещё рано, но метеорам, кажется, было всё равно — то и дело небо прорезали яркие серебристые вспышки.
— Что ты мне скажешь? — донеслись до Лии слова любимой песни.
Она обернулась и посмотрела на Громову. На мгновение ей показалось, что за спиной Маргариты Алексеевны на границе света и тени из речного тумана соткались огромные чёрные крылья. Лия моргнула, и наваждение исчезло. Она посмотрела на глинтвейн в кружке. В тёмной жидкости плавали звёздочки аниса, ломкие кусочки корицы и дольки буро-жёлтых ранеток.
«Говоришь, прилетела из Амстердама… или всё же из рая?»
Лия почувствовала тёплое прикосновение — Ильинский положил руку ей на плечо, чуть сжав пальцы.
— Я пойду — возьму у Горского чай, ― он снова не смотрел на неё, будто чего-то стесняясь.
— Тогда я пойду на «курятник», ― Лия скользящим движением провела ладонью по прохладным пальцам Вадима Борисовича и зашагала дальше.
* * *
Чернильное небо было усеяно мириадами звёзд, которые словно были рассыпаны щедрой рукой. Лия, запахнувшись в куртку, которую одолжила ей Маргарита Алексеевна, сидела на балконе-курятнике своего домика и смотрела на эти сияющие, теперь дружелюбные огоньки. Сейчас эти звёзды падали в сердце сказочной тайги, а там уже находили дорогу к сердцу Лии.
Скрипнула ступенька лестницы ведущей на балкон. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто идёт. После всего случившегося она чувствовала его присутствие. Было невероятно сложно поверить, что несколько часов назад Вадим Борисович стоял перед ней в реке и уговаривал остаться. Его лицо с упавшими на лоб прядями пепельных волос, серо-голубые глаза, влажные, из уголков которых стекали прозрачные слёзы, всё это намертво, будто при вспышке молнии или фотокамеры, запечатлелось на сетчатке глаза, въелось в сознание и не желало отпускать.
Особенно сейчас, когда Вадим Борисович поднимался к ней на балкон, а ступеньки лестницы тихонько поскрипывали в иссиня-чёрной ночи, нарушаемой только далёким жёлто-красным светом костра на берегу. Ведь он снова стал таким, каким был прежде — язвительным, вредным, упёртым и весёлым.
Ильинский, пока Лия, как завороженная, смотрела на него, поднялся на балкон и устроился рядом. В обеих руках он держал кружки с чаем, от которого валил пар, и она даже удивилась, как он не обжигается. В темноте всё серо, но Лия каким-то внутренним зрением видела, что чай чёрный, а на его поверхности плавают, кружась от оставшихся в прошлом взмахов ложечки, крупицы заварки.