— Да, так что я хотел сказать-то? — спохватился Веревкин, едко мигая Карпухе из-под пластмассовой каски. — Ты на Нинку свою молись. Она тебя большим человеком сделает. Она и квартиру выбила, из общежития тебя вытянула. Она и в институт пихнула. Сам бы ты не додумался. Подкармливает, по столовкам разве стал бы таким гладким. Ничего, ничего, питайся. Ты же без пяти минут инженер. Я тебе сулю, ты до большого начальства вырастешь. А ковры сейчас закупай. Потом их будешь в персональном кабинете вешать. Нинка у тебя баба с прицелом!
— Да уж лучше, чем ты-то, живем, — обижаясь, гудел Карпуха. — Выдумал себе, что художник. На художников люди учатся. А ты самоучка. Лепишь, мазюкаешь, ничего не поймешь. Вагончик расписал! Думаешь, здорово? А ребята смеются. Как провезут по городу, так Веревкина вспоминать. Бросил бы, делом занялся.
— Брошу, — ерзал на сиденье Веревкин. — Переменюсь по твоему образцу. Пойти или нет в институт?
— Я тебе от души говорю. У тебя голова замечательная. Разве не вижу? Рацпредложения так и сыпятся. Зубья на ротор наварил. Это же замечательно! Или редуктор отладил. Просто, а не додумаешься! Если б ты путем занимался, ты б на одних рацпредложениях заработал.
— Нет, не пойду в институт, — качал головой Веревкин. — Тебе — в институт. Нинке твоей — в институт. А кто же в рабочем классе? Нет, уж лучше я в рабочем классе останусь. А вы давайте вперед. Развивайтесь! Да, слышь? А вы хрустальные рюмки случайно купить не желаете? Тут старушка одна померла, одинокая. От нее хрустальные рюмки остались.
— Это где ж, на поселке иль в городе? — оживился Карпуха.
— Да я пошутил, — жива.
— Дурак ты! — зло, почти с ненавистью сказал Карпуха.
Веревкин хотел ответить, но со свистом подходил порожняк. Взвыл сигнальный гудок, и Веревкин нажал на пуск.
Железные тонны дернулись, задрожали. Ротор таранно пошел на пласт. Встретился с ним в черных ревущих взрывах.
Они снова тесно прижались, сливая в одно свои дыхания, тела, движения. Чувствуя бой механизмов, давление пласта. Подставляя под него свои груди и плечи. Роднясь в напряжении гигантской работы.
Уголь круглился и высился, как крепостная башня. Ее долбил и разламывал хобот стенобитной машины. Казалось, там, за стенкой, — осажденный, растревоженный город. Вой и стенание. Голошение толп. А снаружи — нарастание глухих ударов, визг чужих голосов. Вот-вот упадет стена, в пролом, оголяя клинки, устремится дикая конница.
— Да ты на программное ставь, — наклонился к пульту Карпуха. — Отдохни. Давай на программное.
И сам набрал из кнопок программу. Экскаватор, освободившись от человеческой воли, закачал стрелой.