— Сегодня я уезжаю, Химена, — натянуто проговорила Линн. — Спасибо вам за заботу.
Она решила, что девушка может обидеться, если предложить ей чаевые, поэтому собралась оставить на туалетном столике духи, которые купила себе по дороге, но, к счастью, не успела открыть коробку.
— Если вы мне покажете, куда идти…
— Сеньор Фолгейра ждет в кабинете графа, — поспешно проговорила Химена. — Я вас провожу.
Горничная повела Линн по каким-то запутанным коридорам и лестницам, одна из которых привела их в уютный холл с тремя дверьми. Химена постучала в среднюю и отошла в сторону, сделав знак Линн, что та может войти.
С первого взгляда комната производила гнетущее впечатление. Резная массивная мебель и тяжелые портьеры подавляли откровенной роскошью. В кабинете ее ожидали Хуан и еще один мужчина. Видимо, адвокат.
Линн вовсе не удивило отсутствие матери Хуана и его сестры. У нее только мелькнула циничная мысль: а что, интересно, сказал бы папа, если бы узнал, как безжалостно здесь отнеслись к его дочери от первого брака, буквально швырнув на растерзание волку, или, вернее, пантере, потому что именно с этим изящным хищником ассоциировался у Линн ее чванливый сводный брат.
— А, Линн. Позвольте представить вам сеньора Фолгейру. Он разъяснит все вопросы относительно завещания вашего отца, то есть тех пунктов, которые непосредственно касаются вашего наследства. А я вас оставлю. — Хуан что-то сказал адвокату по-испански.
Тот угрюмо кивнул и с видимым неудовольствием склонился к ее руке.
Линн охватила злость. Мало того, что ее высокомерный братец составил о ней совершенно превратное мнение, так еще и сеньор Фолгейра явно выказывает ей свое пренебрежение. Хуан волен думать о ней что угодно, но она не позволит, чтобы ее осуждал еще и адвокат.
Как только за Хуаном закрылась дверь, Линн разразилась бурной горячечной речью, но сеньор Фолгейра мягко прервал ее еще до того, как она успела закончить первую фразу:
— Пожалуйста, давайте сядем. Так нам будет удобнее беседовать.
Линн неохотно опустилась в кресло. Как только адвокат сел, она перегнулась через стол и с жаром проговорила:
— Прежде чем вы мне объявите о наследстве, я хочу заявить, что намерена отказаться от всего, что отец мне оставил.
Вся боль, вся обида, которые Линн испытала за то короткое время, что провела в поместье, встали тугим комком у нее в горле. Голос сорвался, и ей пришлось замолчать, чтобы смахнуть непрошеные слезы и взять себя в руки.
— Мне уже дали понять, что… что я не общалась с отцом, потому что не хотела. Потому что он был мне не нужен. Но это не так.