— Вам ассистировал подполковник Вартанян? — озабоченно спросил Жилин.
— Не беспокойтесь, Василий Михайлович, я своих подозрений никому, кроме вас, не высказывал, — сказал Хлынов, — как-никак тридцать лет судебно-медицинской практики.
— Вы не могли бы определить день и время смерти?
— Можно предположить, что смерть наступила между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами в ночь с субботы на воскресенье. Я повторяю: можно только предположить, — подчеркнул Хлынов.
Вошел капитан Данченко и доложил, что самолет готов к вылету.
— Товарищ капитан, вы отправитесь вместе с полковником медицинской службы, дождетесь результатов судебно-химической экспертизы и привезете заключение, — распорядился Жилин.
Данченко вернулся в полк только под утро и прямо с аэродрома явился в отдел, где его ждал подполковник.
Вскрыв конверт, Жилин прочел письмо:
«Уважаемый Василий Михайлович! Все-таки мне пятьдесят семь лет, и я чертовски устал; написать протокол экспертизы нет сил, но, зная, что вам дорога каждая минута, сообщаю результат: пуля калибра 7,65 надпилена и отравлена соком семян строфантуса. Строфантус действует мгновенно, вызывая паралич сердца. Известен этот яд давно. Еще негры, живущие у озера Танганьика и по реке Замбези, пользовались соком строфантуса для изготовления отравленных стрел. Строфантус — разновидность, очевидно, известного вам комнатного цветка олеандра.
С приветом, полковник медицинской службы
Хлынов».
В полку не были известны события, предшествовавшие смерти Михаила Родина. Об этом позаботился подполковник Жилин. Из города ползли слухи один нелепее другого; сходились они в одном: лейтенант был убит Мякишевым из чувства ревности.
Родина в полку любили, и проводить его в последний путь пришли немало друзей и товарищей. Шел за процессией и Чингис. Похудевший, со впалыми боками, прислушиваясь к медленным шагам уходивших людей, он остался у ворот старого деревенского кладбища и тихо выл, глядя на позолоченную маковку колокольни.
Мишу Родина похоронили подле большой развесистой липы, и техник-лейтенант Левыкин сказал простую, трогательную речь.
Облака низко ползли над лесом, задевая за кроны старых деревьев.
Комов вышел из кладбищенского сада боковой калиткой. Ему казалось, что его уход остался незамеченным, но, уже идя по тропинке, он услышал позади себя чьи-то легкие шаги. Комову хотелось побыть одному, и он пошел быстрее.
— Анатолий Сергеевич! — услышал он, обернулся и узнал Лену.
Девушка нагнала Комова, и они молча пошли рядом. Низкорослая ромашка пудрила ее обутые в сандалеты ноги желтой пыльцой. Комов видел, что девушка хотела о чем-то спросить его и в то же время сдерживала себя, боясь потревожить эту грустную, торжественную тишину. Так же молча они по камням перешли ручеек и сели на его берегу.