— Господине ны сыскиваеть, всяко недосуг, сама ворочаюся. "Егда жрать взалкаеть возвернётся, ды свого всё едино улучить". — Передразнила Данка видимо бывшего хозяина.
— Отчего же ты не убежала от него?
— Камо аз есм одинёшенька? Во бору волоки, аркуда лютують, ды и ясти хотца. — Пожала та худенькими плечиками.
Младка сразу же стала подкармливать подопечную неспелыми орешками какими-то листиками, травиночками, корешками и даже кажется насекомыми. Глядя на неё я и сам стал отдавать половину того, что находил. Через некоторое время девчонки стали регулярно отставать, отсылая меня вперёд.
— То пописать, то покакать. — Проворчал я. — Одно беспокойство с этими барышнями. То ли дело был Герка: отвернётся к кусту и всех делов.
Но подумав пришлось устыдиться. Сам с утра дрожу, а они босиком шагают по холодной росе. Немудрено, как бы вообще не застудились. Когда спутницы догнали в очередной раз, пришла идея взять ребёнка на закорки. Пяточками она упёрлась в пояс, её рукава связали на моей груди, чтоб не устали ручонки и получился почти как рюкзак.
— И мене бы кой такоже? — Завистливо вздохнула мадмуазель.
— Посадочное место только одно. — Отшутился я.
В самом деле, заберись на спину эта кобылка далеко ли мы ускачем? Правитель не конь, чтоб возить взрослых всадниц. Эх украсть бы у ушкуйников лошадку, но её сразу начнут разыскивать, в отличие от малышки. С крохой на закорках организму сразу стало теплее. Дополнительная нагрузка помогла, да и сзади Данка прикрыла своей рубашкой, согрела юным тельцем. Босоножка оказалась лёгонькой, как пушинка и тощей, будто скелетик. Спиной ощущалось каждое её рёбрышко. Видимо на еде несчастной экономили до крайности. Сначала захотелось расспросить, чем пленницу кормили и какова вообще была жизнь в неволе, но вовремя сообразил передумать. Наверняка то, что узнаю, вызовет отвращение. Нам в школе порой рассказывали, чем питались люди в концлагерях или в осаждённом Ленинграде. Лично у меня это вызывало спазмы. Наверное, воображение слишком впечатлительное.
Постепенно светлело. Стряпуха вдруг рассмотрела мои вчерашние раны, заохала и облепила всего подорожником. Когда налетели комары, она намазала тело защитной массой, незамедлительно созданной из резко пахнущих трав, листьев и собственной слюны. Мне оставалось только пошутить: "Теперь ваш князь замаскировался, стал зелёный, как гусеница". Опушка давно закончилась, и наша троица брела уже около часа без дорог и тропинок. Лес становился с каждым шагом чаще, темнее и вправду всё более напоминая густой, непролазный бор. Наконец сняв ребёнка со спины, пришла пора передохнуть на поваленном дереве. Посадив на коленку, я стал её раскачивать, как меня в глубоком младенчестве и рассказывать детские стишки про мишку косолапого, собирающего шишки на свою голову, несчастного зайку под дождём и Машу, которая вечно плачет.