— Мертвые и в тоже время живые, — прошептала неслышно возникшая рядом Лаваль.
— Есть места, где мертвые поднимаются, но это другое, — откликнулся Рух, не сводя взгляда с бурлящего месива. — Мразина какая-то балует и я буду не я, если сучаре этой ручонки шелудивые не оборву.
Позади землянки просматривался покосившийся навес, а под ним клетка из неошкуренных еловых жердей. У Руха екнуло сердце. В углу клетки, тесно прижавшись друг к другу сидели Степан и Филиппка. Перепуганные, окровавленные, но живые! И вроде даже при ушах и носах. Отчим неумело прижимал пасынка к груди и гладил по спутанным волосам. Бучила подавил желание броситься на выручку. Валявшаяся рядом с клеткой черная груда, поначалу принятая за кучу гнилого тряпья, шевельнулась и звякнула цепью. Разложившийся мертвяк, с ошметками плоти на почерневших костях и клочками длинных волос, облепивших череп, конвульсивно задергался. Мертвец сгнил насквозь и мог только ползти, цепляясь высохшими руками и чуть слышно скуля. Заложный попытался добраться до Степана, но цепь натянулась, отбросив тварюгу назад.
— Эта гадина по твоей части упырь, — сказал охрипший от напряжения Вахрамеев. — А вот эти по нашей.
Из-за землянки вышли трое еле ковыляющих падальщика, раненые и залитые кровью. Остатки засады в овраге и ничего бы тут страшного, если бы следом, на свет божий, не выбралось страшилище, коих Рух еще не встречал: мальчишка-подросток, невысокий и щупленький, умерший не больше недели назад, а оттого шустрый и бодренький, с собачьей башкой, старательно пришитой рядом со своей головой. Обе головы были живые, человеческая вращала черными глазами и разевала в немом крике рот, собачья щелкала пастью и пускала зеленую, отвратительную слюну. Заложный припадал на бок и Руху окончательно поплохело. Левая голень мертвеца была заменена на собачью лапу. Два колена, свое и собачье, сгибались и пружинили в разные стороны. Руху на память тут же пришли странные следы вокруг Рычковского хутора: человечий — собачий — человечий — собачий… Как там Филиппка сказал: «дяденька с собачкой гуляли». Ага, догулялись видать… Вместо ладоней у мертвяка хищно кривились ржавые, иззубренные серпы.
Крик Вахрамеева утонул в залпе, кромку поляны затянул удушливый дым. Пороховое марево унес ветерок, падальщики скорчились на земле. Один еще дергался, подгребая сухую хвою под себя. Человек — собака медленно приближался. Оно и понятно, обычные пули ему нипочем. Рух вспомнил свои обязанности и прыгнул, размахивая Чертовым клинком. А если счастье подвалило и он нечисть всякую с одного удара сечет? Навстречу мелькнули серпы, руки тряхнуло. Ага, жди, меч оказался не из таких, кривое лезвие намертво застряло в грудине у мертвяка. Рух дернулся, чуть не столкнувшись с заложным, серп рванул балахон на груди, собачья пасть щелкнула клыками, опалив лицо кислым смрадом. Сбоку возник Вахрамеев. Бахнуло. Тяжелая пуля отбросила мертвяка, снеся нижнюю челюсть и половину тронутого гнилью лица. Бучила выпустил липкую рукоять Чертового клинка, выхватил верного «Поповича», снес собачью башку и, войдя в раж, принялся лупить по чем попало, под звук рвущейся плоти и трещащих костей. Мертвяк пошатнулся и упал. Так тебе, сука! Рух наступил на теперь уж точно мертвое тело и, раскачав, с усилием вырвал Чертов клинок. Вот ведь бесполезная хренотень!