Сарафанов утомленно и понуро брел по рынку, чувствуя бессилие человечества, возмечтавшего о Рае Земном. Несокрушимо царство Быка. Непоколебим треножник, на котором человек, с золотым яйцом вместо головы, возжигает жертвенный огонь Вавилонскому Зверю.
Он услышал отдаленный шум, свист. Из туманного потревоженного пространства, как сверхплотный сжатый вихрь, стиснутая в напряжении спираль, выносилась неистовая материя. Раскручивалась, приближалась, наполняя рынок блеском, хрустом, разящей страстью. Обретала вид несущихся вдоль рядов подростков. Кожаные куртки, бритые головы, яркие злые глаза, визжащие рты, бьющие кулаки. Одинаковые, неистовые, как популяция свирепых зверьков. Мчались, сметая с прилавков арбузы и дыни, опрокидывая пирамиды яблок и груш, ударяя кулаками и палками в смуглые лица торговцев. Пробежали и канули, растворились в толпе, в заснеженных московских дворах и улицах. Как наваждение. Как жестокий знак. Как надпись на стене во время Валтасарова пира. Как посланцы неведомого жестокого мира, который из туманного будущего насылает возмездие.
Сарафанов, пораженный, смотрел. Расколотый, с красной требухой арбуз. Плачущий, собирающий раздавленные груши торговец. Пьяный бомж, волосатый, как спаниель, смеется маленькими, глядящими из шерстки глазками.
План «Дестабилизация» постепенно превращался в реальность. Газеты писали о «нашествии вандалов», об атаках разъяренных молодчиков, жертвами которых стали невинные кавказские торговцы, легкомысленная «золотая молодежь» в элитной дискотеке, завсегдатаи «игорных домов» и «ночных клубов». Телевидение показывало разгромленный рынок, окровавленные лица азербайджанцев, страстные показания очевидцев. В Москве ежедневно происходили десятки пожаров, крупных аварий, уличных происшествий, но среди неурядиц большого города упомянутые бесчинства выделялись своей направленной жестокостью, плодили слухи о тайной организации, наносившей удары по заранее выбранным целям. Высказывались версии о националистической подоплеке погромов. О тайных вождях-ксенофобах, управлявших погромщиками. Все это становилось содержанием телепередач и дискуссий. Побуждало к выступлениям правозащитников и членов Общественной палаты. Сарафанов следил за высказываниями прессы. Чувствовал, как по студенистому телу огромного, накрывшего Москву моллюска пробегают судороги. То одна, то другая присоска отрывалась от жертвы, и некоторая, пусть малая толика энергии улетучивалась. Не доставалась мерзкому чудищу. Питала обессиленный, обморочный город.