Сарафанов испытал испуг, словно соприкоснулся с таинственным миром, где царили неведомые законы, властвовали загадочные божества, которым готовилась жертва. Операционные столы были жертвенниками. Пинцеты, скальпели, заостренные лопатки и иглы были магическим инструментарием. Булькающий в хромированных тубусах кипяток согревался на священном огне. Расставленные на высоких штативах ультрафиолетовые излучатели казались ритуальными светильниками. Женщины, смиренно сидящие за пределами операционной, были агнцами, которых скоро поместят на жертвенный престол. В каждом животе была плаха, на которую они положили свое крохотное, дрожащее чадо.
Крохотные комочки жизни прилепились к материнским утробам, трепетали, нежно пили материнские соки. Вместе с этими соками от матерей в них вливались убивающие энергии, обрекая на истребление. Для этих нерожденных младенцев была уготована белизна операционной, хромированная сталь инструментов, бурлящий кипяток, отточенные лезвия и крючья. Материнское чрево являлось плахой, где должна была состояться казнь. Через это чрево проходила ось мироздания. В него переместилось средоточие мира. Вокруг вращались галактики, летели звезды, мчались кометы. Протекала история мира с империями, вероучениями, великими пророчествами и откровениями. В те же мгновения, пока женщины сидели в коридоре клиники, президент, исполненный государственного рвения, бодро входил в малахитовый кремлевский кабинет. Благолепный патриарх среди сияющего иконостаса совершал утреннее богослужение. Трудолюбивый хлебопек вытаскивал противень с румяной выпечкой. Именитый писатель, претендующий на знание мира, затевал увлекательный роман. Москва миллионами глаз, красочными рекламами, жилыми кварталами окружала операционную. Заглядывала в окна и равнодушно отворачивалась, не ведая о предстоящих закланиях.
Соседняя с операционной дверь отворилась. Из нее показалась мясистая, толстогубая санитарка. Грозно, жадно оглядела женщин. В этом взгляде было что-то львиное, нетерпеливое, плотоядное, предвкушавшее мясное кормление:
— Первая, на стол! — хрипловато, с горловым клекотом приказала санитарка.
Молодая полная женщина на крайнем стуле колыхнулась, послушно встала, безропотно и безвольно пошла на властный оклик. Сарафанов устремился за ней, словно хотел удержать ее на последней черте, заслонить собой, отдать себя в руки мучителей, чтобы те отвлеклись от выбранной жертвы. Сара Лазаревна словно угадала его состояние, тонко улыбнулась, вошла вслед за ним.
Комната, соединенная с операционной, была столь же бела и стерильна. У стен стояли белоснежные шкафы. Посредине, высоко поднятая, возвышалась каталка на колесиках. Две санитарки, плотные, одинаковые, с суровыми лицами и темными, сдвинутыми бровями, застыли у каталки, как две лошади, впряженные в колесницу.