Зеркало из хромированной полированной стали, в виде желоба, похожее на сапожный рожок, отразило голубую молнию лампы. Ушло в промежность, в черный зев, направляя внутрь яркую вспышку света. Осветило темно-красную нишу, священный кокон, где зрела потаенная жизнь. Стальные расширители растворили трепещущее лоно, не давали ему сжаться, расталкивали нежную ранимую плоть. Скребок-кюретка, с отточенными кромками, был насажен на пластиковый шланг насоса, который ниспадал, погружаясь в граненый контейнер, в сияющий, сверхплотный кристалл. Орудие убийства, металлический стержень, сжатый резиновой перчаткой хирурга, медленно уходил в лоно, в распахнутую глубину, передавая чутким пальцам прикосновения к нежным стенкам, к мускулистой наполненной матке, к прилепившейся сочной личинке. Рывок скребка. Красный флакон зародыша лопнул. Брызнула жижа. Насос с тихим чмоканьем, хлюпом погнал красную, как варенье, жижу сквозь прозрачную трубку. Малиновая трубка дергалась, сосала перетертого в слизь и сукровь крохотного человека. Всасывала не успевшую развиться галактику. Сглатывала раздавленную у истоков судьбу. Хватала казненную безгрешную душу, чей неслышный вопль, заглушаемый чмокающим звуком насоса, подхватывали рыдающие ангелы. Прижимали к груди убиенное дитя, похожее на нераспустившийся красный бутон. Влекли в райский сад. Но под сводом операционной заработал воздухозаборник — серебристый раструб с черным зевом. Мощно вдохнул, отнимая у ангелов невесомую душу. Утянул в бесконечную тьму, где душа вернулась в слепую безбрежность, откуда ей не было выхода и воплощения.
Хирург действовал ловко и точно. Двигался взад-вперед скребок. Хлюпал насос. По сияющему желобу зеркала лилась алая кровь. Женщина на столе вяло колыхалась, как выхваченная из моря, брошенная на палубу рыбина. В ней двигалась острая сталь. Ее свежевали, расчленяли, отделяли от мироздания. От смысла бытия, которому ее учили в школе, о котором проповедовали в церкви. От старости, когда, утомленная, поседевшая, смотрит из окна, любуясь, как удаляется ее взрослый прекрасный сын, оглядывается на нее, машет в окно, а в него из невидимой бойницы стреляет снайпер, разбивает вдребезги череп, и этот снайпер — она сама, поместившая сына в перекрестье прицельной оптики.
Женщина постанывала в забытьи. Не от боли, а от непрерывного ужасного сна. От кошмара, который ей было не дано запомнить. Будто ей в лоно забрался огромный слепой крот. Роет, протачивает ход, прорывается сквозь живот, сердце, горло, в самый мозг и там сдыхает. Тухлый, разбухший, лежит в мозгу, раздвинув костяные лапы, отекая трупным ядом.