— Вот она, русская царица! — сокрушался Верейко.
Сарафанов ненавидел Верейко. Мерзкий клоун с помощью Сверхразума предугадал его появление на свалке. Сарафанову была адресована гнусная комедия. Его ослепительные откровения, касавшиеся русской истории, подвергались осмеянию. Ему наносилась смертельная травма, вонзался в сердце черный язвящий луч.
— А теперь, господа, внимание!.. Явление «Четвертой Империи» Сталина!.. Победа мировой революции на отдельно взятой помойке!.. — Верейко хохотал на помосте, и его хохот был над поверженным, опрокинутым Сара-фановым, над его кровавыми слезами, над его человеческой немощью, бессильной перед могуществом злого Сверхразума.
Появилась вереница бомжей. Впереди выступал Генералиссимус, с усами из металлической терки, в изношенном, в дырах и латках, военном кителе. Лампасы на замызганных брюках были нарисованы ядовитым томатным соком. На плечах вместо погон красовались фантики от конфет. У горла блестело бутылочное донце, символизируя Орден Победы. Вождь хромал, кривлялся, делал непристойные жесты. За ним толпились соратники — военные, ученые, писатели, балерины, спортсмены, все ярко и карикатурно одетые, несли символы своей профессии, найденные на свалке. Ученый тащил какую-то стеклянную флягу с металлическим змеевиком. Военный волок за собой жестяное корыто с надписью: «За Родину! За Сталина!». Колхозник был увешан гнилыми кабачками, прелой морковью, его голову украшал вялый капустный лист. Балерина с голыми венозными ногами то и дело становилась на носки, обмахиваясь веером из конфетной обертки. Процессию замыкал Юрий Гагарин, обмотанный серебристой изоляционной тканью, в шлеме из дырявого ведра с надписью «СССР», с картонными крыльями, делавшими его похожим на уродливого ангела.
— Вот они, коммунисты, погубившие Россию!.. Вышли из нечистот и туда же уйдут!.. — ликовал Верейко.
Весь сонм репортеров преследовал процессию, выхватывал крупным планом изъеденное оспой, с вислыми усами, лицо вождя, толстые, в черных венах, ноги балерины, грязный коленчатый вал в руках энтузиаста-изобретателя.
В этом последнем Сарафанов почему-то узрел себя. Высмеивались его страсть к технологиям, увлечение научными новшествами, вера в фантастическую мощь человеческих знаний, способных преобразить бренного человека в космического мечтателя, устремленного в бессмертие. Он испытал такую ненависть к черному магу, кривлявшемуся на помосте, к его грассирующему голосу, колдовскому фиолетовому шарфу, мерзким, хохочущим губам, что собрался с остатками сил, мысленно обвязался гранатами, прижал к груди противотанковую мину и, подобно одному из двадцати восьми гвардейцев-панфиловцев, ринулся на чудовище, в надежде его подорвать. Взрыв произошел на дальних подступах к врагу. Рванули гранаты, сдетонировала мина. Вся плоть Сарафанова была растерзана, разлеталась в разные стороны окровавленными костями, комьями внутренностей, расплющенным сердцем. На несколько секунд он расстался с жизнью, висел в морозном воздухе облаком кровавой росы. Медленно возвращал себе тело, разум, оглушенный, поверженный дух…