И разум обычно побеждает. И ты стоишь на пороге таинственного храма, слушая загадочные звуки, которые внушают тебе больше тревогу, нежели интерес. И ты уже готов в любую минуту поспешно удалиться с этого места, но леденящей струйкой в твою голову заползает мысль — даже не мысль, а уверенность — в том, что тебя, возможно, уже заметили… что насчет тебя уже строят планы: дать спокойно уйти восвояси или же сожрать? И если сожрать — то сразу или немного позабавиться?
Примерно так ощущал я себя с некоторых пор; если быть точным, то с тех самых, как стало ясно, что история, внезапно развернувшись, резко изменила свой курс — и теперь движется в новом направлении так уверенно, словно видит пред собой отчетливую цель… Война, которую Япония начала в полном соответствии с британским курсом на ограничение и унижение России, вдруг обернулась своей полной противоположностью. Всего несколько скоротечных боев — и японский флот был разбит, а отрезанная в Корее армия очутилась в положении человека, тщетно пытающегося вдохнуть воздуха в то время, как его шею охватывает прочная удавка. Поражение Японии стало неизбежным; и было совсем неважно, сколько еще удастся продержаться дергающемуся в петле висельнику. Поговаривали, что у русских на Дальнем Востоке появилась какая-то особая эскадра, корабли которой одним своим видом внушали японским морякам просто мистический ужас.
Потом случилась битва при Формозе; ее гулкие залпы, разнесшиеся на весь мир, самым недвусмысленным способом возвестили о том, что Британию больше не боялись, ее авторитет владычицы морей упал в грязь. Над нами смеялись даже дикие косоглазые японцы, только вчера слезшие с деревьев, а русские корабли расстреливали британские броненосцы, как если бы то были жалкие пироги папуасов, а те даже не могли огрызнуться в ответ. При этом большинство окружающих меня людей мало что понимали в происходящем. В связи с этим они строили разные фантастические домыслы, которые тем не менее вполне логично объясняли происходящее… Но к истине, которая единственная имеет право властвовать над миром, все это не имело ни малейшего отношения.
Что же касается той самой силы, которая взялась за переустройство мира, и ее цели, то создавалось впечатление, что в моей стране все давно догадались о том, как конкретно она называется, но при этом никто не может произнести это слово вслух. Страх! Ведь стоит обозначить нечто смутное определенным словом — и оно сразу обретает отчетливую форму…
Вскоре, закончив свои дела на Дальнем Востоке, подчинив себе Японию и нейтрализовав наш флот, та сила решила, что ей пришло время переместиться в Европу. Слухи об особой эскадре русских подтвердились, и даже, более того, стало известно имя, персонифицирующее эту силу. Адмирал Ларионофф. Я представлял его себе как безжалостного и жестокого викинга в рогатом шлеме, абсолютно бесчувственного и безжалостного, при Формозе отдавшего приказ своим подчиненным расстреливать* спасающихся вплавь британских моряков. Но страх за собственные шкуры был так велик, что никто не обратил на это злодеяние внимания.