Так вот, я – другой ребенок, но что с того, если папа об этом не помнит. Или только говорит, что у него нет об этом воспоминаний. Разве это возможно – взять и прооперировать память, как какой-нибудь негодный орган, почку, червеобразный отросток или грудь? А если возможно – я для него ничем не отличаюсь от других. И если об этом знаю только я, а он даже и не догадывается, имеет ли это значение? Если ты что-то чувствуешь, а другой не чувствует ровно ничего, разве может между такими людьми появиться связь?
– Как ты думаешь, – спрашиваю я у Мантаса, – почему мама меня избегает?
Он не знает, зато ему известно, что мама хочет мне что-то сказать.
– Что она хотела бы мне сказать?
– Не знаю, но ты узнаешь точно. Твоя мама мудрая.
Мудрая, чудесная – он не впервые такое говорит.
Я ему сказала, что родители меня зачали старинным способом, но Мантаса это не удивляет. Наверное, таких, как я, больше, чем я думала.
– А ты? – интересуюсь я.
Мантас выглядит куда более ненормальным, чем я, однако насчет этого он ничего сообщить не может.
– Я родителей не знал, только дедушку. Если меня и зачали под деревом, он этого особо не подчеркивал.
Мне смешно.
– В дедушкином мире это было естественно. Как шлепать в детстве по лужам. Что тут особо подчеркивать, а?
– Многое в то время было естественным. – Мантас отстраняется. – Даже слишком многое.
Он о чем-то умалчивает, лицо почти хмурое, суровое. Потом что-то приходит ему в голову, он встряхивается, смотрит на меня и говорит:
– Я скучал по твоему смеху.
Значит, как и я.
Мама, приходи. Мама, приходи, мама, приходи. Приходи. Или я приду.
Теперь мне снятся такие сны. Снится, что я зову маму и не могу дозваться.
Мантас мне больше не снится. Приснилось только раз, что мы, как на той фотографии, крепко целовались. Проснулась я в своем кресле, хихикая, так это было странно. Во сне Мантас сказал:
– Губы у тебя без всякого вкуса. Она еще держится.
Она еще держится.
Она еще держится.
Оболочка.
– Ты начала мне сниться, – говорю я маме.
– Правда?
– Знаешь, по-моему, ты поступаешь ужасно неправильно, хуже Алы. Не хочешь встречаться.
– Мы обязательно встретимся.
Мама разулыбалась до ушей. И даже стала приглаживать волосы. Не так, сбоку, а челку, посреди лба. Она так делала раньше, когда я была в четвертом классе.
– Мне же предложили вшить эту дурацкую штуку.
– И что?
– И что, говоришь? А может, мне еще что-нибудь заменят. Память, например. Как папе. И я ничего не вспомню.
– Не ходи, если ты так боишься, – помолчав, сказала мама.
– Боюсь? Я не боюсь. Как ты сказала – не ходить? Думаешь, это возможно?